Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Дом стоит близ Мойки вензеля в воронках

Скрасили балкон.

В доме роскошь — мрамор — хоры на колонках —

Расписной плафон.

Шумно было в доме: гости приезжали —

Вечера – балы;

Вдруг все стало тихо — даже перестали

Натирать полы.

Няня в кухне плачет, повар снял передник,

Перевязь — швейцар:

Заболел внезапно маленький наследник

Судороги, жар…

Вот перед киотом огонек лампадки…

И хозяйка-мать

Приложила ухо к пологу кроватки

Стонов не слыхать.

«Боже мой! Ужели?! Кажется, что дышит…»

Но на этот раз

Мнимое дыханье только сердце слышит

Сын ее погас.

«Боже милосердный! Я ли не молилась

За родную кровь!

Я ли не любила! Чем же оплатилась

Мне моя любовь!

Боже! Страшный Боже! Где ж твои щедроты,

Коли отнял ты

У отца — надежду, у моей заботы —

Лучшие мечты!».

И от взрыва горя в ней иссякли слезы,—

Жалобы напев

Перешел в упреки, в дикие угрозы,

В богохульный гнев.

Вдруг остановилась, дрогнула от страха,

Крестится, глядит:

Видит — промелькнула белая рубаха,

Что-то шелестит.

И мужик косматый, точно из берлоги,

Вылез на простор,

Сел на табурете и босые ноги

Свесил на ковер.

И вздохнул, и молвил: «Ты уж за ребенка

Лучше помолись;

Это я, голубка, глупый мужичонко,—

На меня гневись…»

В ужасе хозяйка — жмурится, читает

«Да воскреснет Бог!».

«Няня, няня! Люди! — Кто ты? — вопрошает.—

Как войти ты мог?»

«А сквозь щель, голубка! Ведь твое жилище

На моих костях,

Новый дом твой давит старое кладбище —

Наш отпетый прах.

Вызваны мы были при Петре Великом…

Как пришел указ —

Взвыли наши бабы, и ребята криком

Проводили нас —

И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься

Жалко было тож —

Подрастали детки, да и колоситься

Начинала рожь…

За спиной-то пилы, топоры несли мы:

Шел не я один, —

К Петрову, голубка, под Москву пришли мы,

А сюда в Ильин.

Истоптал я лапти, началась работа,

Почали спешить:

Лес валить дремучий, засыпать болота,

Сваи колотить,—

Годик был тяжелый! За Невою, в лето,

Вырос городок!

Прихватила осень,— я шубенку где-то

Заложил в шинок.

К зиме-то пригнали новых на подмогу;

А я слег в шалаш;

К утру, под рогожей, отморозил ногу,

Умер и — шабаш!

Вот на этом самом месте и зарыли,—

Барыня, поверь,

В те поры тут ночью только волки выли —

То ли, что теперь!

Ге! Теперь не то что… миллион народу…

Стены выше гор…

Из подвальной ямы выкачали воду —

Дали мне простор…

Ты меня не бойся, — что я? мужичонко!

Грязен, беден, сгнил,

Только вздох мой тяжкий твоего ребенка

Словно придушил…»

Он исчез — хозяйку около кроватки

На полу нашли;

Появленье духа к нервной лихорадке,

К бреду отнесли.

Но с тех пор хозяйка в северной столице

Что-то не живет;

Вечно то в деревне, то на юге, в Ницце…

Дом свой продает,—

И пустой стоит он, только дождь стучится

В запертый подъезд,

Да в окошках темных по ночам слезится

Отраженье звезд.

1868

***

Петербургский губернатор А. Меншиков Петру I:

Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются. Чаем, милостию Божией, что то предреченное дело будет поспешествовать. Только то бедно, что здесь солнце зело высоко ходит.

Переселение мастеровых людей «на вечное житье» с семьями, естественно, требовало специальных мер для их устройства. Петр I приказывал Адмиралтейству заблаговременно строить дома для «переведенцев», но Адмиралтейство не торопилось выполнять эти приказания. Возникшие в 1712 г. на Адмиралтейском острове 10 слобод для переведенцев были выстроены ими самими. Помощь переселяемым «на вечное житье» оказывал лишь мир (сельская община жителям деревень и посадская община горожанам): он обеспечивал их подводами в пути следования, питанием и деньгами для устройства на месте. Но эта помощь была очень скудной, так как и сам мир был очень беден.

Указы устанавливали содержание переведенцу на 1-й год: денег 12 руб. на жалованье да на хлеб 10 руб., сверх того детям от 5 до 15 лет муки по четверику на месяц каждому. Высланным в распоряжение Канцелярии городовых дел, т. е. самой многочисленной категории мастеровых и работных людей, выплачивали только половину указанного оклада. Высылку денег мастеровым людям местная администрация часто задерживала, «отчего мастеровые и работные люди бегут и мрут с голоду». Равнодушие петербургских и местных чиновников к судьбе переведенцев и прямые злоупотребления предназначенными для них деньгами вызывали большую задержку в выплате содержания и часто ставили на край гибели работных людей и их семьи.

Датчанин Юст Юль пишет, что при сооружении Петропавловской крепости «от работ, холода и голода погибло, как говорят, 60 000 человек».

А. Меншиков А. Макарову в 1716 г.:

В Петергофе и Стрельне в работниках больных зело много и умирают беспрестанно, нынешним летом больше тысячи человек померло.