Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Противоречие было в самой истории создания города: современнейший, европейский город, воплощение опыта европейской цивилизации, строился варварскими методами в традициях жесточайшего деспотизма, строился буквально на костях. Здесь страдали и гибли сотни и тысячи людей, память об этих страданиях была жива в народе, смысл молвы был в том, что городу придется еще расплатиться за это зло, за гибель невиновных. И потому: «Петербургу быть пусту».

Итак, еще в XVIII веке отчетливо проявились две крайние тенденции в осмыслении судьбы Петербурга: или «чудотворный град», «Пальмира новая», город «победителя стихий», или проклятый город, город Антихриста. Эти тенденции и обусловили те драматические или даже трагические мотивы, которые мы слышим часто в романах и пьесах, поэмах и очерках, посвященных Петербургу.

В традиционном русском самосознании столица должна была представлять собой средоточие политической активности всего общества, быть центром управления, политических связей земли, олицетворять экономическое благополучие государства, являться символом святости, духовности России. Петербург как столица разрушал этот образ, разрывал его на составные части, предлагал совершенно иную модель центра. Несходство двух столичных городов подчеркивали и частично определяли положение в пространстве и природа местности. Если Москва находилась посреди равнины, на возвышенности, была удалена от морей и больших водных пространств, то Петербург был не просто городом, стоящим на полноводной реке,  фактически это морской порт, город с морским воздухом, ветрами, наводнениями. В отличие от Москвы, «язык» Петербурга — это язык не только улиц, площадей, домов, но также и воды, островов, каналов, кораблей и т. д.

Особенностью русской (московской) ментальности является то, что в образе, видении России, страны аграрной, именно земле (природе) как источнику жизни отдается основное, центральное место. В силу этого земля, на которой был построен Петербург, его окрестности в начале XVIII века стали объектом эмоционального критического отношения. Земля Петербурга — по сравнению с центром России — оказалась болотистой, топкой, со скудной растительностью и фауной. Характер отношений города и округи, в отличие от Москвы, был враждебным, ибо Ингерманландия была не способна прокормить новый город. Стоимость продуктов, по свидетельству современника, в 3—4 раза превышала московскую. Это отмечали практически все иностранцы, писавшие о петровском «парадизе». Даже считая град Петров «чудом света», они соглашались с русскими, когда речь шла о «плохой местности города».

Сложность смены московской городской среды на петербургскую нашла отображение в оценках Петербурга, петербургских пророчествах, легендах, мифах. Однако в них присутствовала не только объективная, но и сильно выраженная субъективная сторона. Например, это касается «неплодородия» невской земли и выросшего из него образа строительства города на пустом месте, среди топей и болот.

Уже много столетий берега Невы были обжиты людьми. Несколько веков здесь жило и русское население, построившее города Копорье, Ям, Орешек, Иван-город. Около 16 поселений находилось только на территории исторического центра города к моменту его основания. Обитатели приневских земель жили за счет местных природных возможностей и жили неплохо. Впечатление скудости земли возникло именно вследствие быстрого строительства большого города. Как отмечал неизвестный автор «Описания Санкт-Петербурга и Кроншлота в 1710—1711 гг.», прежде продукты (мясные, домашний скот) «можно было покупать за безделицу, все изменилось, когда при большом стечении народа в С.-Петербург потребление чрезвычайно увеличилось».

Очень сложно петербуржцам оказалось принять облик иной, слишком отличной от центра России природы. Привычка видеть вокруг себя более живой мир иногда приводила к неожиданным действиям. Так, в окрестности Петербурга были завезены из Москвы и Подмосковья и выпущены на волю несколько тысяч птиц. В XVIII веке в Петербурге даже появились описания скворечников-берестянок, у которых «дворцовые скворцы приятным свистом увеселяют слух человеческий».

Субъективность петербуржцев проявилась и при оценке невских наводнений. Для России в целом наводнения, например весенние паводки, были обычны. Сильные половодья-наводнения знала и Москва. Так, в 1708 г. «великая вода» на Москве «с берегов дворы сносила и с хоромами, и с людьми, и многих людей потопила». Сведения об этом московском потопе до нас донесли письменные источники  в народной памяти они оказались стерты. Петербургские же наводнения прочно вошли в образ города и послужили благодатным материалом для пророчеств о его гибельной судьбе. Так, по ассоциациями с мифами о потопе, о городах, уходящих в пучину вод, в петровскую эпоху возникли слухи, что Петербург погибнет от воды.

Триста лет Россия живет с двумя столицами.