Возраст третьей любви

Сашка пописывал статейки для местных газет, сценарии для радиопередач, время от времени перехватывал еще какие-то халтурки вроде текстов к буклетам о Сахалине. Его нежелание связывать себя семейными узами было вполне объяснимо и без экзистенциальных причин: при мысли, что пришлось бы зарабатывать не только на хлеб и водку, но и на что-то еще, Сашка терял, как он говорил, всякий интерес к жизни.

Но, в конце концов, Гринев как-то и не собирался создавать с ним здоровую семью, и не ему было решать, сколько сил должен отдавать работе Саша Коновницын. А стихи его, прозрачные и печальные, все реже появляющиеся в промежутках между пьянками, были так хороши, что о них и сказать было нечего.

Время от времени он ставил Сашке капельницы, выводя из запоев, – всегда только по его просьбе, после ночных звонков. Когда это произошло в первый раз, Юра заглянул к Коновницыну утром перед работой – проведать.

Сашка сидел на своей замызганной, размером шаг на шаг, кухне и пил чай. Вид у него был помятый, лицо оснувшееся и усталое, но глаза уже смотрели внятно и не блестели лихорадочным запойным блеском.

– Чаек попьешь, Юра? – как ни в чем не бывало предложил Коновницын.

Как будто не было вчерашнего вечера с капельницей и как будто Гринев не вышел отсюда совсем недавно, убедившись, что приятель уснул.

– Давай, – согласился Юра.

– С лимонничком, – отрекомендовал Сашка. – Говорят, потенцию повышает. Ты пей, пей!

– А мне, по-твоему, потенцию пора повышать? – засмеялся Юра. – Что это ты меня так угощаешь старательно?

– А вот еще, говорят, морские ежи для этого дела хорошо, – продолжал размышлять Сашка. – Вот то, знаешь, что у них внутри – как долечки мандариновые.

– Сказал бы я, что тебе для потенции хорошо, – заметил Гринев.

– А ты не говори, – невозмутимо отозвался Сашка. – Это я и без тебя знаю. И ты меня, друг ситный, не воспитывай – поздно.

– Как скажешь, – пожал плечами Гринев.

– Так и скажу. За что тебя люблю, Юра, – что жить не учишь.

– Кто б меня научил, – улыбнулся Гринев, и на этом разговор был окончен.

Нынешним вечером Сашка выглядел неплохо, хотя, конечно, уже успел принять: девять часов все-таки.

– О! – обрадовался он Гриневу. – А я весь вечер размышляю: и кого ж это мне сегодня увидеть хочется? Оказывается, тебя!

Юра не слишком обольщался насчет Сашкиной к нему любви. Наверное, Коновницын не обманывал и ему действительно было приятно видеть Гринева, а еще приятнее – выпивать с ним. Но точно так же, или почти точно так, Сашке было приятно видеть любого, кто «не учил его жить». А уж выпивать – это почти с кем угодно, во всяком случае, после первых ста граммов.

– Составишь компанию? – поинтересовался Сашка. – Ведь я же, Зин, не пью один!

– Составлю, – кивнул Юра. – Сходить?

– Да я сам схожу, – великодушно отказался тот. – Делов-то – киоск под окном! Проспонсируй только.

Пока Сашка бегал в киоск, Юра разглядывал комнату, в которой не был, не соврать, уже почти полгода.

Вообще-то разглядывать было особенно нечего. Здесь ничего не изменилось не только за полгода, но и за все время с того дня, когда Юра впервые приехал на Сахалин и пришел в гости к своему единственному здешнему знакомому.

Таким же густым слоем лежала пыль, так же громоздилась под письменным столом батарея пустых бутылок, так же высилась гора окурков в огромной океанской раковине, служившей пепельницей. На столе стояла открытая печатная машинка с наполовину исписанным листом.

И, как раньше, как всегда в этом доме, Юра почувствовал, что его охватывает уныние при виде чужой судьбы, для которой жизнь – как слишком сильный ветер.

Он глянул на листок в машинке, заметил ровные строфы, но прочитать не успел.

– Все-таки демократия – это, знаешь, вещь! – Сашка поставил на стол две бутылки водки. – Раньше-то, помнишь? По пять часов в очереди стояли… А сейчас – пожалуйста, круглые сутки нон-стоп. Я, Юр, сразу две взял, чтоб потом не напрягаться.

Юра слегка поморщился. Он уже счет потерял алкогольным доводам о преимуществах демократии; от пошлой повторяемости его коробило.

Сашка принес из кухни колбасу, холодную вареную картошку, магазинный салат из морской капусты. Морскую капусту, правда, Юра и пробовать не стал: склизкая какая-то, и запах неприятный. Да и вообще есть не хотелось.

– Жена кормит? – подмигнул Сашка, заметив его взгляд в сторону капусты. – Есть, конечно, преимущества…

– Да нет, – отшутился Юра, – просто я как немец.

– В смысле?

– Ну, они, я слышал, или уж есть – тогда только запивают чем-нибудь легоньким, или уж пить – тогда только зажевывают.

– Надо же, совсем как мы! – удивился Коновницын.

Минуты, которые Юра любил в разговорах с Сашкой – когда в том ясно проступала утонченность сознания, обостренность душевного зрения, – наступали теперь довольно редко и длились недолго. Но они еще наступали все-таки, и, наверное, Сашка сам догадывался, что Гринев – один из немногих его приятелей, который способен это в нем замечать.

Они и познакомились в момент Сашкиного душевного подъема, который Юра сразу почувствовал.