Возроди меня

И мне отнюдь не стало лучше, когда Кенджи потыкал меня в плечо, заставив очнуться, и сказал:

– Я уже это говорил и снова повторю: у вас очень странные отношения.

– Ничего подобного, – огрызаюсь я.

– Странные, – отрезает Кенджи и отступает, оставляя меня стоять одну на пустой улице.

На ходу он приподнимает воображаемую шляпу. Я швыряю в него тенниской. И, естественно, промахиваюсь: Кенджи ловит мою тапочку и ждет в десяти шагах, пока я к нему доковыляю. Не нужно оборачиваться, чтобы представить усмешки на лицах солдат, следующих за нами на некотором расстоянии. Не сомневаюсь – мое назначение на пост главнокомандующего все считают нелепой шуткой. Да и почему бы им так не считать?

Прошло две недели, а я все как потерянная.

Полупарализованная.

Я не горжусь своим неумением собраться, не горжусь тем, что на поверку я оказалась не настолько умной и проницательной, чтобы править миром. Я не горжусь, что в минуты слабости, глядя на свой план работы на день, я с невольным восхищением представляю, насколько же организованным был покойный Андерсон. Каким образованным, каким на редкость одаренным…

Я не горжусь, что я об этом думаю или что в тихие утренние часы лежу без сна рядом с сыном Андерсона, измученная переживаниями, и почти мечтаю, чтобы Андерсон воскрес и снова взвалил на себя бремя, которое я украла с его плеч.

И все время одна мысль, одна неотступная мысль не дает мне покоя.

Может быть, я совершила ошибку…

– Алло, алло! Земля вызывает принцессу!

Я растерянно поднимаю взгляд. Что-то меня сегодня то и дело уносит в задумчивость.

– Ты что-то сказал?

Кенджи качает головой и подает мне мою тенниску. Пока я надеваю ее, Кенджи говорит:

– Ты вытащила меня на прогулку в такой мерзкий холод, чтобы игнорировать?

Я приподнимаю бровь. Он выжидательно поднимает обе свои.

– Колись, в чем дело, Джей! Это, – он показывает на мое лицо, – не может быть от странностей Касла с утра пораньше. – Он наклоняет голову набок, и я вижу искреннее беспокойство в его глазах: – Что случилось?

Я выдыхаю, и от этого тело словно съеживается.

Вы должны поговорить с мистером Уорнером. Он все объяснит.

Но Уорнер отнюдь не славится общительностью. Он не умеет поддержать светскую беседу, не любит говорить о себе, не привык откровенничать. Я знаю, он меня любит – я чувствую это при каждой нашей встрече, он глубоко неравнодушен ко мне, – но все равно Уорнер открывается очень скупо. Он как запертый сейф, к которому я лишь изредка получаю доступ, и я часто гадаю, сколько же мне еще предстоит о нем узнать. Порой это меня пугает.

– Не знаю, – говорю я наконец. – Я здорово устала, и мысли одолели…

– Трудная ночка?

Я поднимаю взгляд на Кенджи, заслоняясь ладонью от негреющего солнца.

– Знаешь, я уже забыла, что такое нормальный сон, – признаюсь я. – Я встаю в четыре утра, но до сих пор не одолела почту даже за прошлую неделю. Это же ненормально?

Кенджи косится на меня с нескрываемым удивлением.

– Необходимо ежедневно визировать массу всякой всячины, причем даже не какие-то серьезные вопросы, а ерунду вроде… – я достаю из кармана скомканный лист и трясу им, тыча куда-то в небо, – «четыреста восемнадцатый сектор хочет прибавить ко времени обеда своих солдат еще три минуты», и без моего одобрения они не могут это сделать. Три минуты! Да кому есть дело до трех минут?

Кенджи, пряча улыбку, сует руки в карманы.

– И так каждый день, с утра до вечера, и все равно я ничего не успеваю! Я-то думала – займусь важными делами, объединю сектора, добьюсь заключения мира, а вместо этого целыми днями прячусь от Делалье, который вырастает передо мной как из-под земли, потому что ему каждые пять минут нужна моя подпись. И это еще только переписка!

Разогнавшись, я признаюсь во всем том, чего никогда не скажу Уорнеру, боясь его разочаровать. Мне становится легче, но в душе шевельнулось опасение: а вдруг я не должна в этом признаваться даже Кенджи?

Я замолчала, ожидая реакции. Кенджи слушает, не глядя на меня. Голова чуть наклонена в сторону, губы вот-вот дрогнут в улыбке. Спустя пару секунд он уточняет:

– Это все?

Отрицательно мотаю головой, испытывая облегчение и благодарность от того, что можно продолжать жаловаться.

– Приходится постоянно делать записи в журнале. Я пишу отчеты, читаю отчеты, подаю отчеты. В Северной Америке еще пятьсот пятьдесят четыре сектора, Кенджи, пятьсот пятьдесят четыре! – Смотрю на него в упор. – Каждый день я должна читать по пятьсот пятьдесят четыре отчета!

Кенджи невозмутимо смотрит на меня.

– Пятьсот! Пятьдесят! Четыре!

Он складывает руки на груди.

– Десятистраничных отчета!

– Угу.

– Хочешь секрет? – спрашиваю я.

– Валяй.

– Это адская работа!

Кенджи хохочет, однако ничего не говорит.

– Ну, что думаешь? – не выдерживаю я.

Он ерошит мне волосы и говорит:

– Ох, Джей…

Я убираю голову из-под его ладони.

– И это все? Только охать можешь?

Кенджи пожимает плечами.

– Ну? – настаиваю я.