Возроди во мне жизнь

— Я вовсе не боюсь, — ответила я.

— Тогда почему ты на меня так смотришь?

— Просто не уверена, что эта штука в меня влезет, — сказала я.

— Да как же это, крошка, не будь дурочкой, — сказал он и шлепнул меня. — Да уж вижу, как ты напряглась. Но не волнуйся. Никто тебя не съест, если сама не захочешь.

Он снова стал меня ласкать, словно никуда не торопится. Мне это понравилось.

— Видите — я не кусаюсь, — он обращался ко мне на «вы», словно к богине. — Смотрите-ка, уже мокрая, — произнес он тоном, каким моя мать расхваливала свои блюда. Потом он навалился, дернулся, засопел и закричал, словно бы я не лежала под ним — снова напряженная, еще как напряженная.

— Ты ничего не чувствуешь, почему? — спросил он после.

— Я чувствую, только под конец не поняла.

— А только это и важно, — ответил он, закатив глаза. — Ох уж эти женщины! И когда они только научатся?

И он заснул.

Я же всю ночь не сомкнула глаз, у меня всё горело. Я ходила по комнате. По ногам стекала жидкость, я ее потрогала. Она была не моя, а его. На рассвете я все-таки уснула, погруженная в размышления. Когда он почувствовал, что я легла, то просто протянул руку и положил ее на меня. Мы проснулись, обнявшись.

— Почему бы тебе меня не научить? — спросила я.

— Чему?

— Чувствовать.

— Этому нельзя обучить, но можно научиться, — ответил он.

И я решила научиться. Вскоре я стала в этом деле настолько изобретательной, что порой теряла голову. Когда мы с Андресом прогуливались по пляжу, он не переставал говорить. Я слушала его, опустив руки и разинув рот, у меня предательски тянуло внизу живота и невольно сжимались ягодицы.

О чем же рассказывал мой генерал? Я уже и не помню; помню лишь, что он рассуждал о каких-то политических проектах, а со мной говорил как со стенкой. Он никогда не дожидался моего ответа, не спрашивал моего мнения, я должна была лишь восхищенно ему внимать. В то время он строил планы, как отобрать пост губернатора штата Пуэбла у генерала Пальяреса. Он даже помыслить не мог о том, чтобы снизойти до этого тупицы, и говорил о нем в таком тоне, будто его уже не существовало.

— Он совсем не такой тупица, как тебе кажется — заметила я однажды, когда мы любовались закатом.

— Разумеется, тупица, — ответил Андрес. — А ты кто такая, чтобы раскрывать рот? Кто вообще спрашивает твоего мнения?

— Ты уже четвертый день вещаешь об одном и том же. Мне хватило времени составить собственное мнение.

— Как же мне повезло с этой сеньоритой! — воскликнул Андрес. — Она понятия не имеет, откуда берутся дети, но уже хочет командовать генералами. Как мне это нравится!

Через неделю он вернул меня домой с такой же непринужденностью, с какой оттуда увез, и исчез, как луна с неба. Родители встретили меня без каких-либо вопросов и комментариев. У них было шестеро детей, они были не слишком уверены в завтрашнем дне, а потому ограничились лишь замечаниями относительно того, как прекрасно море и как любезен был генерал, что дал мне возможность его увидеть.

— Почему дон Андрес все не возвращается? — спросил однажды папа, которого начало беспокоить его двухнедельное отсутствие.

— Он сейчас думает только о том, как победить генерала Пальяреса, — ответила я. По правде сказать, в то время меня больше заботило желание научиться чувствовать, чем возвращение генерала.

В школу я уже не ходила. Мало кто из женщин, закончив начальную школу, продолжал учиться дальше, но мне посчастливилось продолжить свое образование еще на несколько лет: в подпольной монастырской школе для девочек мне выделили стипендию. Официально монахиням было запрещено преподавать, так что я не получила никакого документа об окончании школы. Но я все равно им благодарна. Там я узнала имена всех колен Израилевых, их родоначальников и потомков, а также названия всех городов и персонажей Священной Истории — как мужчин, так и женщин. Я узнала также, что Бенито Хуарес [1] был масоном и пришел из другого мира, нацепив сутану священника, поэтому не молилась за него, раз уж он давно уже в аду.

Одним словом, закончив школу, я умела более или менее прилично писать, обладала кое-какими познаниями в грамматике, немного знала арифметику, совершенно не знала истории, зато имела несколько скатертей, которые собственноручно вышила крестиком.

Теперь я целыми днями сидела дома, и мама пыталась приучить меня вести хозяйство, но я всячески увиливала от починки носков или перебирания крупы. У меня теперь было достаточно времени для раздумий, и в конце концов я даже впала в отчаяние.

Как-то вечером я отправилась повидать одну цыганку, живущую в квартале Ла-Лус и слывшую знатоком в делах любви. У нее дома я застала очередь желающих узнать свою судьбу. Когда очередь наконец дошла до меня, цыганка посадила меня прямо перед собой и спросила, что именно я хочу узнать. Я с большой серьезностью ответила:

— Хочу научиться чувствовать.

Она изумленно посмотрела на меня, а я смотрела на нее. Это была толстая и довольно вульгарная женщина; из выреза ее блузки выпирала белая грудь, на обеих руках звенели бесчисленные браслеты, а в ушах покачивались золотые кольца, касаясь щек.