Возрождение

И стена с длинной лязгающей перекличкой остановилась. Володька оглянулся. Здание станции было залито все тем же светом, казалось в нем каким-то нереальным, картинкой из книжки, слишком старательной, без полутеней. Растерянный дед с двустволкой в руках поднялся на ноги сбоку от крыльца, так же изумленно, как внук, созерцая прибывший на станцию бронепоезд.

Потом послышался еще лязг – сразу в нескольких местах. Это открывались овальные не очень большие двери вагонов. Прямо перед Володькой на снег спрыгнул – ничуть не удивившись при виде мальчишки! – высокий человек в коротком полушубке и мохнатой шапке. Резко, но незло спросил:

– Ты тут живешь, мальчик?

– Да… ага… я живу… – Володька моргал ошалело, ему казалось, что он спит или что все это происходит не с ним. – А вон мой дед… А вы кто?! – наконец вырвалось у него мучительным, полным надежды криком.

Мужчина, который его уже совсем было отстранил, глядя на старика, все еще сжимавшего ружье, повернулся именно на этот крик. И сказал – так же резко, но от его слов у Володьки навернулись на глаза слезы:

– Все в порядке. Мы не банда… – и свистнул уже на ходу в два пальца: – Выгружаемся активней! Новый год ждать не будет!..

…Володька жмурился, как довольный котенок. Станция шумела, ходили люди – разве на свете еще есть столько людей?! У них было оружие, они были уверенными в себе и явно сильными, но никто из них не пытался гадить, все – трезвые, и никто из них не выглядел… опасным? Нет. Они все были опасными, это видно. Но никто из них не выглядел… Володька отчаялся подобрать слово.

Просто это были люди. Сильные, решительные, смертельно опасные и – очень хорошие люди.

Но чудеса не кончились. Его подвинули со словами «посторонись-посторонись, ну-ка?», и он, отшагнув к краю крыльца, вдруг очумело застыл, открыв рот. А потом присел – потому что над бронепоездом, над станцией, вдруг оглушительно ахнули разом все громы мира, и в ночь, рассекая ее и разметывая снег, ударили несколько длинных бронзовых солнечных копий. Он не сразу сообразил, что это орудия в высоких башнях салютуют Новому году, а когда сообразил, то закричал:

– Уррра-а-а!!! – подпрыгивая на месте, как развеселившийся малыш и совершенно не стесняясь этого, потому что то же самое делали кругом и взрослые люди. А потом выхватил из кармана пистолет и выстрелил три раза – ведь и они тоже стреляли. Но… но и это был не конец чуда! Нет, не конец! Чудеса не собирались кончаться!

Из второго вагона – там разом распахнулись две двери – в снег посыпались… мальчишки. Сто, двести, миллион мальчишек! Разве на свете изо всех мальчишек остался не один Володька?! Разве такое может быть?!

Нет. Их был, конечно, не миллион, и даже не сто – десятка два всего-то. Но они явно засиделись в стальном нутре бронепоезда и теперь шумели и мельтешили они за целый миллион мальчишек, а от воплей, свиста, хохота, окриков с ветвей сыпался и сыпался снег. В воздухе замелькали снежки.

– Что за станция?!

– Станция Бя-ря-за-ай, кому надо – выля-за-ай!

– Шапку киньте!

– Долго стоим-то?!

– А где Темка, будите сурка, что ж такое!..

– Ай-яау-у-у! Тут яма под снегом! Руку дайте, упыри!

– Хва кидаться, я не играю, сказал же!

Но Володька увидел и то, как две плоские приземистые башенки на верху вагона развернулись вправо-влево на лес, а в дверях – в обеих – застыли чуть внутри часовые с автоматами наперевес. Пулеметы и часовые молча и грозно подтверждали право на эту временную беспечность. Впрочем, одинаковые серые бекеши мальчишек были туго перетянуты ремнями, на которых висели кобуры и ножи, а некоторые так и не расстались с автоматами, казавшимися просто-напросто их частью. С неожиданной завистью Володька жадно разглядывал их одежду, яркие нарукавные нашивки (такие же, как герб на броне поезда), оружие, то, как они ходят, бегают, весело переговариваются друг с другом – и ничего и никого не боятся.

Этого не могло быть. Не могло быть этого в мире мерзлых трупов и вечного снега под бурым плющащим небом. Но это было. И слово «Россия», забытое, не значащее ничего уже в той, довоенной жизни. И эти люди на станции. И эти мальчишки около броневагона. А один из них – круглолицый, не очень высокий, – стоя на откидной подножке, вдруг… запел. На самом деле запел, очень красивым, сильным голосом…

За душой, за пазухой,
Встрепенулась раз, другой,
Легким звоном под дугой
Не дала уснуть…
Полетела легкая,
С облаками окая,
Стрелами, не строками
Ворожила путь…

Если честно, Володька раньше и представить себе не мог, чтобы его ровесник или постарше-помладше сам по доброй воле пел что-то подобное. Это же «народная песня», то есть – отстой полный.

Но… пел же. И более того, ему подпевали. Видимо, песню знали многие и подпевали, подойдя к вагону и глядя на этого… а, солиста!