Возрождение

Как звалась невестою,
Да тоской безвестною
Звезды мерить песней той
Услыхала зов…
И на кой сподобилась
Бросить все в недобрый час,
Да куда там!.. Понеслась!
Нет таких оков…[15]

– Ты местный, что ли? – Мальчишки из бронепоезда его, наконец, заметили. Но ему не было обидно, что заметили его не сразу. Что он такого сделал-то, чтобы его замечали эти… люди? Люди ли? Или…

В Бога Володька не верил никогда. В спецшколе был священник, отец Никодим – стогоподобный, с густым басом, он обожал «приводить к Богу заблудшие души» и рапортовать об этом своему начальству. Даже сюжет на телевидении об этом делали. Фактически – хотя Володька не мыслил такими категориями – священник, как и все христианство, паразитировал на отчаявшихся, охваченных ужасом, оторванных от родных корней, готовых в беспросветности схватиться за соломинку в надежде обрести хоть какое-то утешение… Мальчишки поддавались агитации легко, но настоящей веры в этом было столько же, сколько раскаянья – в предсмертной просьбе о помиловании. Да отца Никодима и не интересовала вера подопечных – только число голов паствы. Ну а тех, кто почему-либо отказывался «уверовать», ждали очередные репрессии со стороны начальства школы. Были и такие, хоть и единицы, и причины неверия у них оказывались самые разные.

Володька в число паствы не попал – просто не успел. Но о Боге он думал. От ужаса, от отчаяния… И тогда, в спецшколе, пришел к выводу, что Бога или нет (или есть, но ему плевать на людей, а это ведь все равно что нет) – или что он садист. Дальнейшее только укрепило в нем эту странную жутковатую веру.

И теперь эта вера дала трещину. Но тоже очень странную. Никак не связанную с отцом Никодимом и его гулким басом, произносящим полупонятные чужие слова.

Похоже, Бог… боги?.. все-таки были. Очень похожие на людей…

– Ага… местный… – Володька наконец кивнул – спрашивавший мальчишка смотрел на него с терпеливым веселым удивлением. Он был старше Володьки на пару лет, примерно так.

И вдруг Володька узнал его.

– Сашка, – сказал он, сам не веря себе и слыша свой голос будто бы со стороны. – Белов, Сашка!

– А? – Мальчишка удивленно смерил Володьку взглядом. Потом моргнул – неуверенно, всматриваясь. Поводил пальцем по темным от вечных обморожений губам. И уточнил: – Володька? Веригин, да?

– Ага, – кивнул Володька. И поразился тому, что Сашка улыбнулся – широко, радостно, а потом подошел, чуть проваливаясь в снег, и обнял Володьку, а потом вдруг расцеловал в обе щеки. Тот жутко смутился и хотел отстраниться, но Сашка уже сам выпустил его и стукнул в плечо:

– Живой! Правда живой! Ну ты и молодец!

– Ты тоже… живой… – с легкой неуверенностью сказал Володька, шмыгнув носом, и Сашка кивнул и засмеялся чуть удивленно – как будто ему самому было немного странно, что он живой. – А ты… – Володька показал вокруг рукой и не смог ничего спросить. Но Сашка понял. Незаметно махнул рукой нескольким мальчишкам, которые удивленно смотрели на Володьку, и пояснил:

– Я лицеист. Лицеист РА – ну, то есть Русской Армии. Это такая организация… она по всей России, – это Сашка сказал немного неуверенно, но – лишь немного. – А едем мы из Владивостока.

– Значит… – Володька глотнул и снова не смог договорить, и снова Сашке это не понадобилось.

– Да. Не все погибло. Верней… – Он задумался и решительно поправился: – Все погибло. Теперь все – новое.

– А я думал… я думал, мы с дедом остались одни. Совсем одни, – выдохнул Володька. – И ничего больше не будет до самой смерти. Я думал…

– Ой, ладно! – Сашка стукнул его в плечо и вдруг хлопнул уже себя по лбу: – Эй! А ты попросись с нами! Очень даже легко. К Николаю Федоровичу подойди и попросись. Он возьмет, точно тебе говорю!

– Правда?! – обрадовался Володька. И понял, что правда, и ощутил такое счастье, такое ликование, что едва не задохнулся… – А где этот… ну… Николай Федорович?..

…В прожекторном свете около входа на станцию казалось теплей. Романов и Жарко, стоя плечом к плечу, еще секунду назад наблюдали за тем, как вовсю идет импровизированное празднование, но теперь оба повернулись к подошедшему старому железнодорожнику и говорили с ним. Романов провожал взглядом взлетающие то и дело ракеты (запаса не жалели!) и негромко говорил – слова повисали на секунду в воздухе плотными клубочками пара, а потом их мгновенно уносил ледяной ветер…

– Вы должны обеспечить работу станции. Это приказ, – завершил беседу Романов. Получилось жестко, почти жестоко. Но о чем тут было говорить еще?

Стоявший перед ними старый дорожник ссутулился. Больше всего старику сейчас хотелось упасть на колени, вцепиться в полу полушубка этого странного, словно бы из сказки вышедшего человека и умолять его – не бросать их с внуком среди ледяного ужаса вокруг. Но… последние слова гостя заставили старика встать по стойке «смирно» и козырнуть: