Возрождение

Она принадлежала к роду Эстенси — блестящей семье, давшей герцогов Ферраре, кардиналов церкви и герцогинь Милану. Изабелла, родившаяся в 1474 году, была на год старше своей сестры Беатриче. Их отцом был Эрколе I Феррарский, а матерью — Элеонора Арагонская, дочь короля Неаполя Ферранте I; они были хорошо обеспечены родословной. В то время как Беатриче была отправлена в Неаполь, чтобы учиться живости при дворе своего деда, Изабелла воспитывалась среди ученых, поэтов, драматургов, музыкантов и художников, которые на время сделали Феррару самой блестящей из итальянских столиц. В шесть лет она была интеллектуальным вундеркиндом, заставлявшим дипломатов охать и ахать; «хотя я много слышал о ее необыкновенном уме, — писал Бельтрамино Кузатро маркизу Федериго из Мантуи в 1480 году, — я никогда не мог представить, что такое возможно».6 Федериго решил, что она будет хорошей добычей для его сына Франческо, и сделал предложение ее отцу. Эрколе, нуждаясь в поддержке Мантуи против Венеции, согласился, и Изабелла в возрасте шести лет оказалась помолвлена с четырнадцатилетним мальчиком. Она оставалась в Ферраре еще десять лет, научилась шить и петь, писать итальянские стихи и латинскую прозу, играть на клавикорде и лютне и танцевать с пружинистой грацией, которая, казалось, свидетельствовала о невидимых крыльях. Ее цвет лица был чистым и светлым, черные глаза сверкали, а волосы были золотыми. Итак, в шестнадцать лет она покинула места своего счастливого детства и стала, гордо и серьезно, маркизою Мантуи.

Джанфранческо был смугл, кустистоволос, любил охоту, был порывист в войне и любви. В ранние годы он ревностно занимался государственными делами, преданно содержал Мантенью и нескольких ученых при своем дворе. Он сражался при Форново скорее с храбростью, чем с мудростью, и рыцарски или благоразумно отправил Карлу VIII большую часть трофеев, захваченных им в палатке бежавшего короля. Он воспользовался солдатской привилегией распущенности и начал свои неверности с первого заключения жены. Через семь лет после женитьбы он позволил своей любовнице Теодоре появиться в почти царском одеянии на турнире в Брешии, где он ехал в списках. Возможно, в этом отчасти виновата Изабелла: она немного располнела и подолгу гостила в Ферраре, Урбино и Милане; но, несомненно, маркиз в любом случае не был склонен к моногамии. Изабелла терпеливо переносила его похождения, не придавала им никакого значения, оставалась хорошей женой, давала мужу прекрасные советы в политике и поддерживала его интересы своей дипломатией и обаянием. Но в 1506 году она написала ему, возглавлявшему в то время папские войска, несколько слов, согретых чувством обиды: «Нет нужды в переводчике, чтобы сообщить мне, что ваше превосходительство уже некоторое время не любит меня. Однако, поскольку это неприятная тема, я… больше ничего не скажу».7 Ее преданность искусству, письмам и дружбе отчасти была попыткой забыть горькую пустоту ее замужней жизни.

Во всем богатом разнообразии эпохи Возрождения нет ничего более приятного, чем нежные отношения, связывавшие Изабеллу, Беатриче и невестку Изабеллы — Элизабетту Гонзага; и мало найдется в литературе Возрождения более прекрасных отрывков, чем ласковые письма, которыми они обменивались. Елизавета была серьезной и слабой, часто болела; Изабелла была веселой, остроумной, блестящей, больше интересовалась литературой и искусством, чем Елизавета или Беатриче; но эти различия в характере дополнялись здравым смыслом. Элизабетта любила приезжать в Мантую, а Изабелла беспокоилась о здоровье невестки больше, чем о своем собственном, и принимала все меры, чтобы та поправилась. Однако в Изабелле был эгоизм, совершенно отсутствовавший у Елизаветы. Изабелла могла попросить Цезаря Борджиа подарить ей «Купидона» Микеланджело, которого Борджиа украл после захвата Урбино, принадлежавшего Елизавете. После падения Лодовико иль Моро, деверя, который оказывал ей всяческие любезности, она отправилась в Милан и танцевала на балу, данном завоевателем Лодовико, Людовиком XII; возможно, однако, что это был ее женский способ спасти Мантую от негодования, вызванного в Людовике неосмотрительной откровенностью ее мужа. Ее дипломатия принимала межгосударственный аморализм того времени и нашего. В остальном она была хорошей женщиной, и вряд ли в Италии был человек, который не был бы рад служить ей. Бембо писал ей, что «желает служить ей и угождать ей, как если бы она была папой».8