Возрождение

Теперь моя жизнь проходит через бурное море,
Как хрупкий кораблик, он достиг того широкого порта, где все
Запрещено, пока не грянул последний суд,
О добрых и злых делах, чтобы заплатить за них.
Теперь я хорошо знаю, что это за причуда,
Который сделал мою душу поклонницей и рабыней.
Земное искусство тщетно; как преступно
Это то, к чему так охотно стремятся все люди.
Эти амурные мысли, которые были так легкомысленно одеты…
Что делать, когда двойная смерть близка?
Одного я знаю точно, а другой в ужасе.
Ни живопись, ни скульптура теперь не могут убаюкать.
Душа моя, обращенная к Его великой любви на небесах,
Чьи руки распростерты, чтобы прижать нас к кресту.58

Старый поэт упрекал себя за то, что в прошлые годы сочинил несколько сонетов о любви. Но это были скорее поэтические упражнения, чем страсти плоти. Самые искренние сонеты в «Риме» Микеланджело адресованы пожилой вдове или красивому юноше. Томмазо Кавальери был римским дворянином, который играл в живопись. Он пришел к Анджело (ок. 1532 г.) для обучения и околдовал своего учителя красотой лица и форм, изяществом походки и манер. Михаил влюбился в него и написал ему сонеты с таким откровенным восхищением, что некоторые стали относить Микеланджело вместе с Леонардо к знаменитым гомосексуалистам истории.58a Подобные пылкие проявления любви мужчины к мужчине были обычным явлением в эпоху Возрождения, даже среди усердных гетеросексуалов; их экстремальный язык был частью поэтического и эпистолярного ритуала того времени; мы не можем делать из них никаких выводов. Отметим, однако, что вне поэзии Микеланджело, похоже, был равнодушен к женщинам до встречи с Витторией Колонна.

Его дружба с ней началась около 1542 года, когда ей было пятьдесят, а ему — шестьдесят семь. Пятидесятилетняя женщина может легко разжечь угли шестидесятилетнего человека, но Виттория была не в восторге от этого; она чувствовала себя по-прежнему связанной с маркизом Пескара, который умер уже семнадцать лет назад. «Наша дружба крепка, — писала она Микеланджело, — а наша привязанность очень надежна; она завязана христианским узлом».59 Она послала ему 143 сонета, хороших, но ничтожных; он ответил сонетами, полными восхищения и преданности, но испорченными литературными измышлениями. Когда они встречались, то говорили об искусстве и религии, и, возможно, она признавалась ему в своей симпатии к людям, пытавшимся реформировать церковь. Ее влияние на него было глубоким; казалось, все самые лучшие духовные элементы жизни собраны в ее благочестии, доброте и верности. Когда она гуляла и разговаривала с ним, часть его пессимизма рассеялась, и он молился о том, чтобы никогда больше не быть тем человеком, каким он был до их встречи. Он был с ней, когда она умерла (1547). Долгое время после этого он оставался «подавленным, словно обезумевшим», и упрекал себя за то, что не поцеловал ее лицо и руку в те последние мгновения.60

Незадолго до ее смерти он взял на себя последнюю и самую большую ответственность в искусстве. Когда Антонио да Сангалло скончался (1546), Павел III попросил Микеланджело взяться за завершение строительства собора Святого Петра. Усталый художник снова запротестовал, что он скульптор, а не архитектор; возможно, он еще не забыл свою неудачу с фасадом Сан-Лоренцо. Папа настаивал, и Анджело уступил с «бесконечным сожалением»; но, добавляет Вазари, «я верю, что Его Святейшество был вдохновлен Богом». За эту кульминационную задачу своей карьеры художник отказался от дополнительного вознаграждения, хотя Папа неоднократно настаивал на этом. Он приступил к работе с энергией, которую вряд ли можно было ожидать от человека в возрасте семидесяти двух лет.