Возрождение

Итак, время условно, смыслы надуманны, чувства и переживания реальны, осязаемы, доступны. Некто может мне скептически возразить: Думай, что пишешь! Отвечу лишь одно: Когда читаете, чувствуйте!..

История первая Микеланджело Буонарроти: всё пережить…

Микеланджело Буонарроти. «Автопортрет в образе Никодима». Пьета Бандини, 1547–1555, мрамор, Музей Искусства Собора Санта Мария дель Фьоре (итал. La Cattedrale di Santa Maria del Fiore), Флоренция, Италия.

Никодим, – фарисей и член Синедриона, упоминаемый в «Евангелии от Иоанна», был одним из учеников Иисуса. Никодиму приписывается составление одного из апокрифических Евангелий, время создания которого не установлено – «Евангелие от Никодима».

Когда думаю о тебе, на глазах слёзы. Какой же у тебя волшебный голос, Донна! Сегодня днём после разговора с тобой, проглянуло солнце. Я смотрел ему в глаза, не отворачиваясь и не мигая. Донна… ведь уж собрался, было, умирать от обиды, но нет! Буду жить встречами с тобой. Дождусь! Очень хочу снова увидеть тебя… Вас!

Лишь Вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь Вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, пет.

Бескрылый сам, па Ваших крыльях, вслед

За Вашей думой ввысь себя я движу.
Послушеп Вам – люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.

Своею волей весь я в Вашей воле

И Ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя – часть Вашего дыханья…

Я- как луна, что на небесном поле

Невидима, пока не отразит
В ней солнце отблеск своего сиянья…[5]

Донна, не знаю покоя! Готов мчаться на край света, если он приблизит меня к тебе. У меня нет друга, с кем я могу поделиться тайной. Ничто и никто не знает! Бог! Да, лишь ему ведомо, какой силы огонь во мне, что пытает меня и днём, и ночью!

Я оставил всё – дом, работу: ибо не смог снести оскорбления. Сердце угнетено. Ты всё и так понимаешь, зачем слова. Ты успокаиваешь взглядом. Понтифик[6] одобрил мой замысел, и я отправился в горную Тоскану рубить мрамор. Семь месяцев я прожил в каменоломнях, в трудах, не покладая рук, переправляя в Рим партии великолепного мрамора. Почему, когда потребовались деньги, Его Святейшество не посчитал нужным обеспечить заказ необходимой суммой? Привратник встретил меня холодно и посоветовал запастись терпением, ибо ему приказали меня не впускать. Как человек долга, я расплатился за мрамор своими деньгами. Отчего такая папская двойственность? Новые козни завистников? Я им не соперник. Если и буду с кем-то соперничать, то лишь с собой.

Вернулся домой, приказал слугам распродать вещи и в два часа ночи на почтовых помчался во Флоренцию, оттуда за тобой, в Болонью. Если не ты, я бы умер от удара. Но ты рядом и смотришь на меня кроткими фиалковыми глазами, и я уж готов простить любое унижение. Привилегия прелата[7]сообщать о своей воле, не глядя в глаза, через тех, кому всё равно. Надо признать это и успокоиться. Очередная прихоть власть имущего! Ему ли не знать, сколь глубоки раны отверженных: ведь это его долг пред Богом врачевать раны людские. Ты, Донна, видишь чужую боль и, сострадая, исцеляешь. Как дрогнула твоя рука, сжимая мои пальцы!

Твоя поддержка внушает надежду. Жизнь мою не оборвать капризом понтифика! Я – творец, ваятель, художник и я люблю…

Уступая просьбам посыльных, я извинился пред Его Святейшеством, но возвращаться к нему не намерен. Его Святейшество появился в Болонье сам. Меня вызвали к нему. Понтифик гневался.

– Вместо того, чтобы тебе к нам прийти, ты дожидаешься, когда мы придём к тебе?

Я извинился вторично, и мы примирились. Понтифик благословил меня и заказал свою бронзовую статую.

Донна, я всё же в Риме. Мой доброжелатель Браманте уж позаботился обо мне, он надоумил понтифика поручить мне роспись плафона капеллы Сикста. Не он ли поусердничал, чтоб не был оплачен заготовленный мною мрамор? Донна, мне горько: я не живописец, я – скульптор! Пусть Рафаэль занимается фресками, а мне ближе ваяние.