Возрождение Зверя

Она довольно ухмыляется зубастым ртом, и я отворачиваюсь, чтобы выдохнуть. Совсем скоро ее тысяча клыков вонзятся в мою плоть. А я до сих пор не смог привыкнуть к этой боли. Я думал, со временем она станет меньше, со временем тело привыкнет к этой пытке. Хрен вам. С каждым разом все больнее. С каждым разом все громче хочется кричать, когда эти лезвия впиваются в грудь, в живот, в шею. В разные места на ее собственное усмотрение. Но каждый раз острее, чувственнее, чем предыдущий.

Она переводит взгляд на мою шею, и я сглатываю ком, закрывая глаза и стараясь не задрожать, ощутив ее зловонное дыхание у своего горла.

— Сначала наказание, Морт, — она шипит, ее голос срывается, тварь предвкушает свою трапезу, — потом поощрение.

От прикосновения отвратительного языка к шее меня передергивает.

— Жжжжаль, ты не веришшшшь в Бога… тебе некому молитьсссссяяя.

— И снова лжешь, моя девочка. Тебе ни капли не жаль.

Оглушительная боль в районе горла, когда она с громким чавканьем вгрызается в кадык, а я сжимаю кулаки, чтобы не заорать, не скинуть ее с себя… думая о том, что еще пару месяцев назад у меня был свой идол, которому я возносил молитвы.

* * *

Я не искал Марианну. После ее побега. После той церемонии я не сделал даже попытки найти ее. У меня были свои причины позволить ей раствориться в подземке Асфентуса. Точнее, одна причина. Та единственная, при воспоминании о которой продолжало сжиматься сердце и начинало покалывать ладонь и запястье от ощущения тепла на них. Словно напоминание того, что я все еще живой. Напоминание о том, почему на самом деле я должен сохранить это тепло в себе. У меня была в запасе, как минимум, пара месяцев. У меня и у нее. У всех них.

— Пока мы не отрубим голову, руки будут сопротивляться, — Курд недоволен. У него нет этих шестидесяти дней. Высшие вряд ли станут так долго ждать.

— Мы отрубим ее, когда придет время.

— Сейчас, — Глава не сдерживается, громко хлопает раскрытой ладонью по столу, — Это время наступило сейчас. Уничтожь королевскую семью, и все их прихвостни после восхода солнца, голодные и истощенные войной, прибегут к Рихтеру, поджав свои жалкие хвосты. Отними у них веру, и уже завтра мы добьемся баланса в верхнем мире. Их вера — это король. Пока он жив, пока жива хотя бы частица его крови, сопротивление не сдастся.

— Носферату и ликанам все равно на разборки между кланами вампиров. Нам есть чем заняться эти два месяца.

— Дьявол тебя раздери, Морт. Что тебе лично даст эта отсрочка? Кого ты жалеешь? Свою шлюху-жену, раздвигавшую ноги перед каждым мало-мальским самцом? Теперь ты знаешь, что старший ее сын не твой… впрочем, может, ты жалеешь новоиспеченного брата? Очередного бастарда Самуила Мокану?

На его губах омерзительно пошлая ухмылка, а пытаюсь сдержать позывы к тошноте, из последних сил стискивая кулаки в карманах пальто.

Наверное, я больной псих, но, казалось, мне было бы легче принять факт, что она изменяла мне с кем угодно, но не с отцом. Принять факт, что Сэм — сын нашего соседа, охранника, чистильщика бассейна… но не моего отца. Двойное предательство оказалось сродни семихвостой плетке со смертельно острыми шипами. Такой не прикасаются нежно. Нет. Ею бьют со всей силы, так, чтобы оставались глубокие борозды, чтобы кожа расползалась по сторонам, чтобы кровь брызгала во все стороны, а внутри оставались те самые шипы. Потом тело регенерирует, готовясь принять новую порцию боли, а куски металла продолжат разрывать твое мясо. Постоянно. Каждое мгновение. И знаете, что самое страшное? Ты ни хрена не можешь привыкнуть к этому состоянию.

Мерзко. Противно. Потому что стоит закрыть глаза, и перед ними они. Мой отец и моя жена. Сплетенные тела. Громкие стоны. Жадные толчки.

Дьяяяяявол…

И смех. Я, блядь, слышу постоянно их смех над собой. Громкий, резонирующий. Слышу его в своей голове. Он вибрирует под моей кожей. Он выкручивает сознание. Снова и снова. Ублюдок, Мокану, ты же подозревал.

В своих воспоминаниях я вижу, как ты мечешься по спальне, зарывшись пальцами в волосы, и пытаешься угадать, с кем тебе изменяет сегодня жена, оставшаяся за тысячи километров дома, молясь, чтобы им был не Самуил.

Подозревал и ничего не мог сделать. Потому что подсел на эту суку. Конкретно подсел. Самый настоящий наркоман, понимающий, что в конце концов сдохнет, но не готовый отказаться от еще одной дозы.

Пять сотен лет твой отец упорно не замечал тебя, относился к тебе словно к последней мрази на этой планете… Как можно было поверить, что за какую-то жалкую пару лет он воспылает к тебе любовью? Тот, кто боготворил твоего брата, и не раз подставлял под пули твою спину? Каково было потешаться над сыном-идиотом? Насколько ветвистыми рогами ты его наградил? Подонок, заделавший ублюдков по всему земному шару.

— Морт.