Возрожденные полки русской армии. Том 7

Когда мы прибыли на станцию Минеральные Воды, то узнали, что батальон наш ушел в Георгиевск; нам предстояло пересаживаться в товарные вагоны. Поезда не было. Наконец нам объявили, что где-то на 8-м пути стоит состав, готовый к отправлению. Отыскали этот состав – влезли. Напротив нашего состава стоял громадный состав, отбитый у большевиков. Мы обратили внимание, что казаки, ехавшие с нами, шныряют по вагонам; мы заинтересовались и решили посмотреть, что там происходит. Увидели мы следующее: в каждом вагоне, груженном всякого рода амуницией, сбруей, домашней мебелью и просто рухлядью, царил невообразимый хаос – все было перевернуто, исковеркано и забрызгано кровью. Из-под хлама торчали руки и ноги расстрелянных большевиков, причем в каждом вагоне насчитывалось до десятка трупов; между ними-то и рыскали казаки, снимали сапоги и все казавшееся нужным – и носили. Делалось это без всякой брезгливости, деловито и серьезно. Подавленные этой картиной, мы только переглянулись и пошли к себе.

На станции мы слезли и пошли пешком в станицу Екатериноградскую, где расположился наш батальон. В штабе полка мы получили назначение: капитан Б. должен был формировать 5-ю роту из взятых пленных красноармейцев, я назначался к нему помощником командира роты, а Толя Побоевский – фельдфебелем.

Получив назначение, мы пошли повидать своих. День был морозный, невылазная грязь станицы была скована, а потому идти было легко. На окраине, около громадного оврага, шли занятия с ротами.

Увидев нас, несколько офицеров тотчас отделились и подошли к нам. Здесь я впервые увидел поручика Бориса Силаева[626], младшего Белинского, штабс-капитана Засыпкина, поручика Линькова[627] и других офицеров 4-й роты.

Тут же на краю оврага лежали трупы расстрелянных большевиков. Никто и не думал обращать на это внимание – нервы не реагировали. В этот же день после обеда были выстроены люди новой 5-й роты. Картина представилась невиданная. Если из 50 человек, назначенных в роту, хоть двое имели сносный вид, то и слава богу; остальные были в каких-то рубищах, большинство было босиком, с ногами, завернутыми в тряпки; все поголовно дрожали от холода, а многие носили явные следы заболевания сыпным тифом. Это были только что взятые в плен красноармейцы, до белья раздетые победителями. Таков был обычай.

«Послушай! Куда мы с ними пойдем? – спрашивал Толя. – Разве они могут воевать?»

И действительно, через два дня нас погрузили в вагоны для следования в Моздок. Уже по дороге 15 человек окончательно слегли. Сыпной тиф неудержимо свирепствовал, больные валялись на полу по всем станциям, заражая еще здоровых. Спастись от насекомых не представлялось возможным.

На станции Моздок нам представилось вновь редкое по своему ужасу зрелище. На путях стояло два громадных состава, один совершенно сгоревший, но сгоревший вместе с людьми, в нем находившимися. В вагонах стояли железные кровати, на которых лежало по одному или по два обуглившихся трупа. Черепа скалили зубы, как бы смеясь. В другом поезде я зашел только в один вагон 3-го класса, на котором красовалась красная надпись: «Коммунист № 1». Этот вагон был битком набит сыпнотифозными, из которых больше половины были мертвы и валялись голыми на полу… Картины в стиле гражданской войны, ожидающие своего художника.

Из Моздока мы двинулись на станицу Вознесенскую, где нам предстояло усмирить непокорных ингушей, но, простояв два дня в первой за Моздоком станице, мы получили приказание вернуться обратно в Моздок.

Приказание было крайне своевременно, так как Толя почувствовал себя скверно, и я понял, что он заболел сыпняком. Идти он уже не мог, я уложил его на подводу, а сам с вольноопределяющимся М.С., сыном нашего же эриванца, проконвоировал Толю до больницы, куда и сдал его немедленно. В этот же день вечером у меня началась страшная головная боль и поднялась температура; я переборол себя и отправился на собрание господ офицеров батальона, назначенное в этот день. Что решалось на этом собрании, я совершенно не помню; когда я обратился к находившемуся там доктору с просьбой осмотреть меня, он мне прямо сказал: «Чего вас осматривать, вам нужно ложиться в постель – у вас сыпняк».

Здесь же он написал мне препроводительную бумагу, и я отправился в ту же больницу, куда накануне сдал Толю. Положили меня сначала отдельно, а на другой день перекатили мою кровать в соседнюю палату и поставили рядом с Толиной. Толя был без сознания. Я почувствовал как бы облегчение – все же рядом со своим, а в голову навязчиво лезла мысль – выкрутимся ли мы на этот раз? Неужели суждено так бесславно умереть? Дальше шел период забытья… Временами, когда я приходил в себя, я просил согреть мне ноги и справлялся, живой ли Толя. Мне ставили бутылки, говорили, что Толя жив, и я опять впадал в забытье.

Толя боролся с тифом с большим трудом, ему постоянно вспрыскивали камфору. У меня организм был значительно сильнее, и я обходился своими средствами.