Возрожденный молнией

Но мы не делали гробы, кто-то шил одежду, кто-то тачал обувь. Здесь не стояли злобные надзиратели с плетьми, которые они опускали на плечи тех, кто не желал трудиться на благо рыночной экономики. Не хочешь работать — сиди шесть часов и смотри в окно. Но те, кто работал, получали сдельную оплату. А на эти деньги, пусть небольшие, в тюремном магазине можно было купить все, что душе угодно. Кроме наркотиков, конечно.

Главное, что сводило с ума, погружало в непроглядный чернильный мрак депрессии — абсолютная тишина. В камерах не разрешалось говорить даже шёпотом. В российских тюрьмах все заключённые переговариваются, перекликаются друг с другом. Здесь-запрет на любой звук.

Нет, эта тюрьма не была похожа на российскую, и уж тем более советскую. Как-то пришлось побывать в одной из них. Из любопытства. Искал материал для очередной статьи. Мне показали камеры, где порой находилось по двадцать заключённых, стены из необработанного камня в грязных потёках. Омерзительная, не выветриваемая вонь человеческих отходов, тлетворной сырости и плесени. Насилие, унижение. Система, направленная на жёсткое удушение любых человеческих качеств, превращение в затравленного, одичавшего зверя. Мутанта, не человека. Запреты, запреты на все, на свидание с родственниками, звонки. Лишение самого необходимого — нормальной пищи, медицинской помощи.

Здесь все было иначе. Разрешалось заниматься спортом, работать, учиться, молиться любому богу, читать.

Все свободное время я проводил в тюремной библиотеке. Она встречала меня восхитительно пьянящей смесью ароматов старого дерева, типографской краски, бумаги. Там, на воле, я давно перешёл на электронные варианты, но здесь толстые томики в кожаных переплётах, под которыми скрывались тайны человеческой души, все равно заставляли сердце забиться сильнее, как от встречи со старыми друзьями. В современных книжных магазинах я никогда не испытывал подобного. Там полки заполнены одноразовым дерьмом, на которое не было потрачено ни грамма души, в лубочных обложках.

Небольшое помещение метров десять на десять, тесно заставленное деревянными лакированными столами и стульями. Высокими до потолка с остроконечными деревянными стропилами шкафами с двух сторон. При входе сразу утыкаешься в стоящий на конторке чёрный массивный параллелепипед картотеки, разбитый на маленькие ящички, помеченные буквами латинского алфавита с карточками, где был указано название, автор, год издания. В старых библиотеках, даже при наличии компьютерной техники, сохранилась подобная систематизация книг. Например, в Ленинке — библиотеке имени Ленина, где я часто работал в читальном зале, когда учился в МГУ. От этого лишь заныло сердце.

Во мне проснулось любопытство журналиста, я решил изучить материалы, связанные с делом Стэнли. Пытаясь найти хоть какую-то зацепку, которая навела бы на мысль, есть у меня шанс на освобождение или нет.

Процесс освещался довольно подробно, но сухо, без эмоций, продлился недолго, месяца полтора, увенчался безоговорочным вердиктом присяжных: "Виновен". Комментарии выглядели сдержанными, хотя явно отличались в изданиях, которые принадлежали консерваторам, то есть республиканцам и либералам, партии демократов.

В качестве свидетелей обвинение вызывало ту самую мерзкую ведьму в балахоне Гедду Кронберг и Джефри Мортимера, субъекта с одутловатым лицом и жидкими кудряшками, которые присутствовали на казни. Какое они имели отношение к уголовному делу, мне выяснить не удалось. Стенограммы их выступлений я не нашёл, зато в большом количестве обнаружились статьи Кронберг и Мортимера, которые печатались в газете "Daily Mirror" до процесса.

Кронберг называла Стэнли "красным придурком", "коммунякой", "агентом Москвы". В полном соответствии с антикоммунистической истерией сенатора Маккарти. Не отставал от неё колумнист Джефри Мортимер. С ним Стэнли вёл непрекращающиеся "журналистские дуэли".

После объявления о помиловании пара этих гнусных змей вновь возобновила шипение, исходя такой восхитительно жуткой ненавистью, что казалось концентрированный змеиный яд дюжины королевских кобр, сосредоточенной в каждой букве, может убить от одного прикосновения. Досталось и губернатору, который посмел помиловать "беспринципного негодяя, убийцу невинных, агента Кремля".

Если бы я оказался на свободе, к обвинению в пяти убийствах, добавилось бы как минимум два — Кронберг и Мортимера убил бы, не задумываясь, получив невероятное наслаждение. Моё воображение рисовало кровожадную картину изощрённого уничтожения двух негодяев. Вот тогда я решил ответить им, хлёстко, иронично, без оскорблений, но резко и прямолинейно. Работа в качестве разоблачителя разного рода мошенников меня научила этому. Лишь жалел, что мерзавцы никогда не прочтут мои изысканные комментарии, которыми убили бы их наповал.