Возрожденный молнией

— Ясно. А сейчас, как бы вы оценили своё состояние по десятибалльной системе? Эмоциональное, физическое?

— Не знаю, не могу точно сказать. Скорее всего, на тройку.

— Хотите закурить? — поинтересовалась он, придвигая ко мне пачку сигарет и плоскую коробку спичек. — Что вас угнетает, мучает?

Затянувшись и выпустив к потолку струйку дыма, задумался. Если бы я был на месте Стэнли, то вряд ли лишение свободы угнетало бы меня. Он провёл здесь года два после окончания процесса и вынесения смертного приговора. В мучительных размышлениях, где судьба проставит решающую запятую во фразе, которую я помнил с детства: "Казнить нельзя помиловать". Тогда, в мультике все разрешилось легко. Мальчик, плохо знающий русскую грамматику, осознал, что от места, где стоит запятая, зависит его жизнь. Я не знал, чьей рукой запятая была перенесена для Стэнли после слова "казнить". Впрочем, по-английски это звучало совсем иначе.

Что Стэнли ощущал? Каждый день гнетущего ожидания, апелляции, кассации. Ужасная, пугающая неопределённость. И мрачный финал. Если моё сознание переместилось в его тело, то он находится в 21-м веке. Скорее всего, растерян, подавлен значительно больше моего. По крайней мере, я представляю это время по старым фильмам, книгам, мемуарам. А будущее для него — неизведанный, фантастический мир с компьютерами, космическими аппаратами, мобильной связью. И главное, мир той страны, о которой он ничего не знает. Это только в плохих фэнтези, главный герой, попавший в другую эпоху, легко и просто включается в новое бытие, хватает меч, надевает доспехи и бежит бесстрашно рубить врага. Судьба дарует ему регалии королевской власти, магический жезл или легендарный меч Экскалибур. Хотя Стэнли в моем теле был свободен, а я-то пребывал в тюрьме. Врагу не пожелаешь.

— Вы осознаете, где вы находитесь? — склонив голову, Ларсен рассматривал меня, как экспонат в кунсткамере.

— Конечно. В тюрьме.

— Вы понимаете, почему оказались здесь? Помните процесс, арест?

— Нет. Не помню, — честно признался я. — Мистер Ларсен, я не могу помнить того, чего со мной не происходило.

— Совсем ничего? — так идеально выглядевшие на холёном лице губы, тронула насмешливая улыбка. — А до ареста вы помните, что произошло с вами? Вашу обычную жизнь. Чем занимались раньше?

— Помню, отлично. Я — журналист. Ну, то есть я тоже журналист, как и…

— Вы понимаете, почему оказались здесь? — совершенно не слушая меня, перебил он. Создавалось полное ощущение, что он лишь воспроизводит стандартные вопросы, которые задаёт всегда. — Причину, которая привела к заключению?

— Да, Дэвис мне рассказал.

— Ваш адвокат, мистер Дэвис? — отчеканил он. — Вы сказали, что не осознаете, кто вы такой. Это действительно так?

Прекрасно осознаю, кто я такой. В голове всплыла триггер-фраза из любимой игры "Bioshock" — "Would you kindly" — "Будь любезен", с помощью которой главный злодей руководил действиями главного героя. Будь так любезен, признайся, что ты американский журналист, который убил пятерых невинных человек, взорвав лабораторию. Зачем мне это делать? Что это изменит?

— Мистер Ларсен, я великолепно знаю, кто я такой, — попытался объяснить я. — Московский журналист Олег Верстовский. Я не совершал никакого преступления и не собираюсь брать чужую вину на себя. И почему оказался здесь, совершено не понимаю. Мне пытаются вбить в мозги, что я — американец. А я даже Америку не знаю толком, ни культуру, ни историю, ничего. Бывал в Нью-Йорке лишь, как турист.

— Вот как? Значит, вы русский, который работает на Советы? Вы в этом признаетесь?

Слова зазвенели оглушающим громким набатом, отдающимся эхом в стенах уютного кабинета. Я по-настоящему испугался. Пульсирующий ужас поднялся из солнечного плетения, заполнив до горла тошнотой. Он сказал — вы русский шпион? Ну, тогда мы казним вас, как чету Розенбергов.

— Я не работаю на Советы, мистер Ларсен, — быстро ответил я, рефлекторно проглотив комок в горле. — Никаких Советов не существует больше. Советский союз распался, перестал существовать в 1991-м году. Я живу в России, в условиях рыночной экономике, как и США.

Психолог не удержался от вздоха, хотя незаметного. И с глубоким сожалением взглянул на меня. Мне показалось, что в глазах мелькнула, если не жалость, то нечто, близкое к этому.

— Скажите, кто сейчас президент США? — устало поинтересовался он, перекладывая с места на место бумаги, подравнивая их, вновь раскладывая.

— В каком году? — переспросил я.

— Сейчас, это значит, в том времени, где находимся мы с вами, — равнодушно, по слогам, словно маленькому ребёнку, разъяснил Ларсен. — Вы понимаете, какой сейчас год?

Аккуратно положил на стол кейс, щёлкнув замками, выложил пачку газет. Сверху лежал номер "The New York Times", источающий резкий запах едва высохшей типографской краски, на первый взгляд, мало отличающийся от современного — титул набран готическим шрифтом, в рамочке слева девиз — "All the News's. That's Fit to Print", даже шрифт заметок похож, но всё выглядело старомодно, без красочных фотографий, нечёткие буквы, грязноватая, тонкая бумага.