Возвращаясь к себе

Московские кухни… О них до сих пор вздыхает старшее поколение, и Дима это поколение понимает… В доме у Кости уютно, тепло, родители, отужинав, удалились в гостиную — смотреть очередной сериал.

— Ну что, — смеется Дима, — телевизор одержал большую творческую победу?

— Да мне он даром не нужен, — презрительно фыркает Костя. — Но польза от него, дурака, как видишь, имеется: нам предоставлено все жизненное пространство. — Широким жестом он обводит руками крохотную кухню. — Ну, рассказывай, как ты там?

— Слушай, может, я шизофреник? — сразу берет быка за рога Дима. — Какое-то жуткое раздвоение… В моей жизни главное — Лена…

Он рассказывает все как есть, выворачивая перед другом свою истерзанную душу. Костя сочувственно слушает, испытывая даже некую гордость: к нему обращаются как к эксперту. А как же! Ведь он «бойфренд» независимой, самолюбивой Насти, и у них, слава богу, не только духовная близость. Отчалят на дачу предки — он будет оставаться у нее до утра. Во всяком случае, так они с Настей планируют.

— Все ясно, старик, — говорит он, когда Дима, высказавшись, наконец умолкает. — Любые отношения должны развиваться, а вы все топчетесь на пятачке платонической дружбы.

— Вот и Танька так говорит, — успевает вставить фразу Дима.

— Танька твоя — та еще девка, — морщится Костя. — Но тут она, к несчастью, права. И кто же, как не мужчина, должен сделать первый, решительный шаг?

Диме лестно, что его назвали мужчиной, но прикоснуться к Лене… Невозможно даже представить… И — где? Как? Он не знает, не знает, не знает!

— Ну, приходите сюда, — подумав, решает Костя. — А я отвалю часа на два, подышу свежим воздухом.

— Но как я скажу? — в отчаянии восклицает Дима. — Ей ведь и в голову не приходит…

— Ты уверен? — мудро прищуривается Костя. — Откуда ты знаешь, что она чувствует? Вы ведь целуетесь?

— Да, конечно.

— Так двигай дальше — вперед и выше! Но лучше — ниже.

— Долго думал? — укоризненно смотрит на него Дима.

— Совсем не думал, — кается Костя. — Прости, старик: дурацкая шутка.

— Почитать, что я написал вчера? — не слушает его Дима. — Еще не отделано — так, черновое.

Он явно волнуется.

— Давай! — охотно соглашается Костя.

— Начало смятое, буду еще работать, конца пока нет. Но есть середина:

И заломив запястья тонкие,
Слегка раскачивая стан,
Из глаз туманных искры звонкие
Роняешь в пьяный океан.
И вижу: пепельными змеями
Разметена твоя коса…
Так в ураган летят над реями
Разорванные паруса.

— Здорово, — одобряет Костя. — Но ведь у Лены, кажется, нет кос?

— О боги, — горестно закатывает татарские глаза Дима. — Это поэзия, а не калька с действительности, дубовая твоя голова! Так я вижу Лену, и даже не ее, а…

— Прекрасную даму, — не без ехидства подсказывает Костя. — Ты, случайно, не подражаешь Блоку?

— Не знаю, — задумывается Дима. — Сознательно — нет. Но иногда мне самому кажется, что я как-то близок к этой блестящей плеяде, к знаменитому Серебряному веку.

— А к городскому сочинению ты готовишься? — вдруг спрашивает Костя.

Дима вскакивает как ужаленный.

— И ты туда же! Уж напишу как-нибудь, пропади оно пропадом!

Неожиданно отворяется дверь и возникает Иван Николаевич, отец Кости.

— О чем шумим? — любопытствует он, наливая себе воды в стакан.

— У него, пап, седьмого городская контрольная, — объясняет Костя, — а он все пишет стихи.

— Надо бы оторваться, — добродушно басит Иван Николаевич. — Хотя бы на время. Сдашь экзамены, а потом…

— А потом — вступительные в вуз! — возмущается несправедливостью бытия Дима.

— Ничего не поделаешь, такая у вас пора — юность, — сочувствует Иван Николаевич, но губы морщит улыбка. — Все сразу: школа, вуз, выбор профессии, а тут еще всякие любовные страсти.

Он весело подмигивает ребятам.

— Да-а-а, — с завистью тянет Дима. — Вам-то хорошо: у вас все в прошлом.

— Так уж и все? — вскидывает бровь Иван Николаевич. — Не скажи… Ну, ладно, отправимся восвояси: кончилась небось идиотская эта реклама.

Залпом выпивает он еще стакан воды и возвращается к телевизору. Дима смотрит на закрывающуюся дверь невидящим взглядом.

— Ты чего? — спрашивает Костя.

— Концовка пришла.

— Какая концовка? Куда пришла?

— Концовка стиха. А пришла, естественно, в голову.

— Читай! — распоряжается Костя.

И вместо счастья будет бешеный
Порыв безумия души…
Как погребения повешенный,
Я жду тебя в людской глуши.

— Эко хватил! — не одобряет концовки Костя. — Уж и «повешенный»… Не очень-то поэтично.

— Что бы ты понимал! — вспыхивает Дима и, отшвырнув от себя стул, начинает бегать по кухне, стукаясь об углы. — Это же не стихи какой-нибудь графини Ростопчиной.

— По-моему, она была княгиней, — думает вслух Костя. — «Какой-нибудь»… Скажешь тоже…

— Какая разница! Графиня, княгиня… Короче, это не салонная лирика.

— Сдаюсь, сдаюсь, — поднимает руки Костя. — А о моем предложении все-таки ты подумай.