Возвращаясь к себе

— Ничего такого я не подумаю, — взял он в свои ее руки. — Я же видел тебя не раз — как ты ходила по лесу и по аллеям, такие умные глаза, и такое в них одиночество… Я о тебе много думал: кто ты, почему одна? Надо было подойти раньше, но я, представь себе, не решался.

— Почему?

— Должно быть, чувствовал: даром это мне не пройдет.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Молча, обнявшись, прошли через альков в спальню, где стояли две тахты, разделенные тумбочкой. Миша задернул шторы, стало почти темно. И в этом сумраке, под шум дождя, содрогаясь от боли и счастья, Лена стала женщиной.

— Милая моя, так это у тебя впервые, — прошептал ее первый мужчина — растроганно, изумленно. — В наше время… В расхристанной нашей стране… Да ты просто реликт Золотого века!

— Не смейся…

— Посмотри на меня! Разве я смеюсь? Я чуть не плачу…

У него и в самом деле стояли в глазах слезы.

— Мне нужно в ванную, — шевельнулась Лена.

— Да-да, конечно, — засуетился Миша. — Вот чистое полотенце, салфетки… Что-нибудь еще?

— Нет, ничего. Я сейчас.

— Теперь-то ты можешь надеть халат? — крикнул ей в спину Миша. — Это уже ничего не значит?

Невозможно, когда тебя так понимают!

Лена вышла, путаясь в полах синего с белым халата. Миша встретил ее в бежевой свежей рубахе и легких брюках, какой-то очень вдруг молодой.

— Какая ты хорошенькая! — восхитился он. — В этом халате — как медвежонок. Он всегда теперь будет ждать тебя, хорошо? Пошли в столовую: уже обед.

— Нет, что ты, я не могу, — испугалась Лена.

— Почему? — простодушно удивился Миша.

— Потому что… Потому что…

— А, понимаю! — догадался Миша. — Никто здесь ничему не удивляется, никто никому бестактных вопросов не задает, так и знай! Не бойся, на тебя не будут глазеть: у нас такое не принято. К тому же в нынешние времена полным-полно посторонних. Разве я не говорил тебе: все коттеджи сдаются.

— Говорил.

— Ну вот. Это прежде все друг друга знали в лицо; теперь незнакомых лиц много. Так что пошли обедать, заодно погуляем. Смотри, какое солнце! Как по заказу.

Вышли на балкон и увидели: чудо произошло в природе. Толстым желто-красным ковром устлана была земля, с влажных деревьев, плавно кружась, падали последние багряные листья, подбавляя красок роскошному ковру осени. Ветер разогнал тучи, яркое небо сияло над головой.

Миша обнял Лену за плечи.

— Смотри, как радуется за нас природа. Ты ведь останешься? Утром провожу на станцию, поедешь в свой институт.

— В университет, — самолюбиво уточнила Лена.

— Сейчас везде — университеты да академии, — засмеялся Миша. — Так останешься?

— Я с собой ничего не взяла.

— А что, собственно, нужно студентке? — призадумался Миша. — Выдам тебе ручку, бумагу, соорудим бутерброды.

— А мама? Что ей скажу?

— Что-нибудь вместе придумаем! — оживился Миша. Он чувствовал, что почти уговорил Лену. — Дождь, слякоть… Решила заночевать у подруги.

— У нас так не принято.

— Тогда скажи правду, как есть, — рассердился Миша. — Тебе не три года.

— А как оно есть? — подняла глаза Лена.

— Пока не знаю, — задумчиво и серьезно ответил Миша. — Знаю только, что не случайная встреча, не то, что принято называть «связью». У меня к тебе огромная нежность, и удивительно трогательно, до слез, что у тебя до сих пор никого не было.

— Разве это так важно?

— Ты знаешь, да. Века не переменили мужчину: в глубине души каждый из нас жуткий собственник… А сейчас мне очень хочется, чтобы ты осталась. Не потому что… а просто так. Клянусь, больше к тебе не притронусь. — Он заметил мгновенное удивление, скользнувшее по лицу Лены. — Потому что… — Миша запнулся. — Черт, я волнуюсь, как мальчик. Чтобы ты не думала, что прошу поэтому. Нет! Мне хочется с тобой говорить, побольше узнать о тебе, чтобы мы уснули и проснулись вместе… Но если хочешь, ты можешь уйти на вторую тахту — она тоже застелена. А теперь мы идем обедать — я уже заказал — и не вздумай сказать «нет»!

Как много вместил в себя этот день! После обеда они гуляли по пронизанным солнцем аллеям, по роскошному ковру желтых, багровых и бурых листьев. Потом сидели в симпатичном маленьком баре и разговаривали, сходили к «святому колодцу» и набрали в кувшин воды. Вечером Лена позвонила маме: «Я останусь у Кати, хорошо?» — и, на всякий случай, Кате: «Не звони мне сегодня и завтра с утра, ладно? Я тебе потом все объясню».

— Интриги, интриги, — заметил, посмеиваясь, Миша. — Какая ты еще маленькая! Какая счастливая, что можешь звонить маме и что-то выдумывать. — Он поймал непонимающий взгляд Лены. — Счастливая, что у тебя есть мама — главная, что ни говори, защита в жизни. Пока у нас живы мамы, мы надежно защищены.

— От чего?

— От всего. Мама стоит между тобой и всем тяжелым, что может случиться, между тобой и, прости меня, смертью. Не знаю, как объяснить. По-настоящему это понимаешь, когда матери уже нет, когда остаешься один на один с жизнью и смертью. Перед тобой лежит финишная прямая, теперь — перед тобой, и никого — в защите…

Лена смотрела на Мишу испуганно: она и вправду не очень его понимала.