Возвращайся!

Около восьми. Подъездная дверь даже не затворена, и это как бы вполне естественно: от кого запираться в такой невероятный день, который, угасая, кажется еще прекраснее. Сейчас даже головорезы наверняка мирно забивают «козла» или дремлют с улыбкой Джоконды на устах, и им снятся песочницы, где они возились малышами.

Поднимаюсь по чистенькой лестнице на четвертый этаж. На мой звонок никто не отзывается, похоже, в квартире нет никого.

Я не отчаиваюсь. Сбегаю по ступенькам на улицу, плюхаюсь на лавочку и замираю, блаженно задрав голову к нежно сияющему небу. Нирвана. Так и хочется с придыханием произнести: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» И чтобы все замерло, оцепенело в сладкой истоме.

Мимо меня проходит женщина средних лет.

– Елена Афанасьевна! – кричу ей вслед.

Она оборачивается, низенькая полная бабешечка в легоньком цветастом платьице, обтягивающем солидную грудь и увесистый живот. На худоватых для такого тела ногах белые босоножки. Голова небольшая, волосы коротко острижены и выкрашены в каштановый цвет, глаза скрыты за пластиковыми темными очками. Щеки – два увядших яблочка. В правой руке – даже на вид тяжелый пакет.

– Елена Афанасьевна, – начинаю несмело. – Я от Федора Иваныча…

– О-о, вот как? – ее брови изумленно взмывают над очками. – И что ему от меня нужно?

– Видите ли… – мнусь я. – Наступил возраст мудрости и всепрощения. Федор Иваныч хочет примирения. Как это сказано у поэта?.. М-м-м. Вот: «С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид».

– А вы кто такой? – на ее губах появляется смущающая меня усмешечка.

– Имею счастье трудиться вместе с Федором Иванычем… на благо, так сказать, искусства… в «Гамлете и других».

– Староваты вы для студенческого театра, – сомневается она. – Как вас зовут?

– Петр. Можете называть Петей, не обижусь.

– Скажите, Петя, – опять усмехается она, – вы давно оттуда?

– Из «Гамлета»?

– Из тюрьмы.

– Не совсем понимаю, – моя физия расплывается в медоточивой улыбке.

– Я сейчас закричу, – спокойно и иронично заявляет она. – Сбежится вся улица. Вас, Петя, схватят и вернут туда, откуда напрасно выпустили.

– Сдаюсь, – я улыбаюсь широко, искренно, это обычно обезоруживает. – Похоже, где-то прокололся. На чем вы меня подловили?

– Мы с Федей несколько раз виделись. Случайно. На улице, в магазине. В этом году встретила его в «Пассаже». Между нами давно уже нет никаких недоразумений. Перегорело, и пепел ветром разнесло. Общаемся как старые знакомые… Так зачем я вам понадобилась?

– Присядьте, пожалуйста. Нам надо серьезно поговорить.

– Так я и знала, что кончится этой фразой, – вздыхает она, усаживаясь рядом со мной.

– Почему?

– У вас лицо честного человека.

– Разве вам неизвестно, что самые честные лица – у проходимцев?

Она хмыкает:

– Не разочаровывайте меня.

Крутая баба. Такая могла изменить своему законному супругу, а потом охмурить неизвестного мне мужика, который не только женился на ней, но и удочерил ребенка. Она и сейчас не утратила желания нравиться, и наверняка не прочь покрутить хвостом. Если б, конечно, на нее нашелся желающий… Что интересно, внешне она схожа со второй супругой режиссера. Но только внешне. Характер не просто другой – прямо противоположный.

Вкратце рассказываю об убийстве Снежаны.

По ее лицу, как писали в старинных романах, пробегает тень. Игривость разом улетучивается. Черты обретают жесткость, губы сжимаются. Не лицо, а трагическая маска. Она сразу становится старше лет на десять. С чего вдруг такое сострадание? Неужто ее так зацепила смерть неизвестной ей девчонки? Не вижу ее глаз, но почему-то кажется, что смотрят они с неприязнью, даже со злобой.

– Так вы из полиции?

– Частный сыщик. Елена Афанасьевна, я задам очень важный вопрос и прошу ответить на него с максимальной откровенностью… Мне нужно знать, кто был отцом вашей дочери. Только не надо про Федора Иваныча. Скажите, кто был ее биологическим отцом?

– Так вот что вам понадобилось. Наконец-то выяснили… – сокрушенно качает головой. – Значит, Валька-балаболка проболталась. Баба совершенно без мозгов… Молодой человек, вы понимаете, что у любой настырности есть предел? И вообще: причем здесь отец моего ребенка? Каким образом связаны моя дочка и эта Снежана? В огороде бузина, а в Киеве – дядька.

– Согласен. Я бреду впотьмах и, возможно, лезу совершенно не туда. Но совершено преступление. Убийство. На фоне этого страшного события уже неважно, где бузина и где дядька, и вообще каким путем я иду – верным или ложным. Необходимо найти злодея, и решающую роль может сыграть любая, самая незначительная, самая, казалось бы, бросовая деталь.

Она задумывается. Я замираю, не выдавливая ни единого звука. Потому что даже лишний вздох может испортить все: дамочка замкнется, и попробуй расколоть.

– Кто этот человек, никого не касается, – произносит она, наконец. – И вообще… Разве он – убийца?

– Вряд ли.