Возвращение

Назаров объяснил солдатам, что в данной ситуации военная победа особенно важна и необходима для закрепления завоеваний революции. Он уверял их, что Учредительное собрание обязательно решит вопрос о земле, но его слушали молча и отчужденно.

Калиныч говорил от имени всех:

– А мы сами решили эти вопросы.

– Позвольте узнать, как?

– Немедленный мир и землю народу, причем даром!

По землянке прокатился одобрительный гул.

– Это не так просто сделать, как вы думаете, – возразил Назаров.

– Для вас, может, и не просто, а для Ленина просто. Надо дать ему власть, пусть докажет, что его обещания не пустые слова, – сказал один из солдат.

– Керенский сильнее Ленина, – сказал кто-то.

На него зашикали.

– Сашка Керенский продался буржуям, сукин сын! – крикнул кто-то из глубины землянки. – Пусть идет к…

– Все это не от нас зависит, братцы, мы здесь, на фронте, дальше своего носа не видим. Как нам дальше быть, решат в Петрограде. Скажут идти за Керенским – пойдем, скажут – за Лениным, пойдем за Лениным. Мы – солдаты и должны повиноваться, – убеждал Назаров.

– Правильно! – кивнул старый фельдфебель, полный георгиевский кавалер. – Я им, остолопам, то же самое толкую.

– Да уж, дураками родились, дураками помрем! – закончил дискуссию Калиныч и, взяв со стола заигранную колоду, начал сдавать карты.

Назаров понял, что вопросы о войне и земле солдатами уже решены и никакие доводы и приказы не смогут их переубедить.

Вскоре пехотная бригада, в которой служил Назаров, отбросив противника, вошла в Галицию – в прикарпатский Станислав.

Артиллерийская батарея расставляла орудия в садах. Передовые окопы находились на окраине города.

Неожиданно в Станислав прибыл военный министр Временного правительства Керенский. Он был среднего роста, коротко стриженный бобриком, с бритым нервным лицом и суетливой жестикуляцией. Землисто-серый цвет изможденного бессонницей лица не оживляли ни красный бант на груди полувоенного френча, ни красная повязка на рукаве.

Назарова сразу же оттолкнул раскатистый бас Керенского, но не из-за акустической силы, а из-за металлических оттенков, делавших голос каким-то абстрактным, не личным – как из пустого ведра.

В честь министра Всероссийского Временного правительства войска выстроили на городской площади, украшенной красными флагами.

Керенского сопровождала свита, в числе которой были генералы и полковники – все с красными бантами на груди.

– Папуасы! Докатилась армия до шутовского маскерада! – плевался в их сторону Елизаров.

– Почему же, господин подполковник, сейчас красный цвет в фаворе, – шепотом откликнулся стоявший рядом штабс-капитан Масленников.

– Потому, господин штабс-капитан, что офицерский мундир не балалайка деревенского ухаря и не цыганская гитара.

– Так точно, не балалайка! Виноват, – ответил Масленников.

После обхода войск Керенский обратился к солдатам с речью:

– Товарищи, наступают решающие дни революции. На наших знаменах начертаны слова: «Свобода, равенство и братство» – и скоро это станет реальностью. Ваши подвиги останутся в веках! Перед ними благоговейно склонят головы ваши потомки. Они будут завидовать вам, солдатам великой революции! После окончательного разгрома врага будет созвано Учредительное собрание, которое разрешит все вопросы, и самый главный для вас – вопрос о земле. А если, товарищи, вы не оправдаете моих надежд, тогда лучше убейте меня прямо сейчас и перешагните через мой труп! Мне легче умереть на заре революции, чем стать свидетелем ее позорного поражения! Да здравствует революция! – завопил он, ударяя себя в грудь.

Успех речи был оглушительным, недаром Керенского прозвали «главноуговаривающим» армии. Солдаты, мечтавшие только о мире и земле, в знак солидарности с оратором кричали «ура» и подбрасывали вверх свои фуражки.

Назаров вспомнил, как высмеял Грибоедов восторг толпы, метавшей дамские чепчики, но даже ирония не могла подавить злость и возмущение.

– А вот бы нашелся храбрец, да одним метким выстрелом прекратил этот балаган, – беззвучно прошептал Юрий и даже рукой машинально потянулся к затвору приставленной к ноге винтовки.

– Сам и пальни! – услышал он шепот стоявшего рядом бойца. Оказывается, его услышали.

– Увы, нет во мне этой решимости. Однако у вас слух…

– Жаль, – снова прошептал сосед. – Впрочем, ведь и во мне нет лихости. Неохота быть посмертным героем.

Они понимающе переглянулись, а после построения пожали друг другу руки.

– Лучший в батарее связист Самуил Рубинчик! – представился боец.

– Назаров Юрий Николаич.

Свою речь Керенский многократно повторил в тот же день во время обхода позиций на разных участках фронта. Актерский апломб, мощный бас, авантюризм и аффектация, доходившая до исступления, захватывали толпу. Он не говорил, а вещал и заклинал, призывая армию отстаивать революцию. В эмоциональном порыве Керенский даже потребовал, чтобы ему немедленно дали винтовку, дабы идти в бой «вместе со святым воинством».

Темперамент главноуговаривающего захватил даже тех, кто раньше над ним потешался и уничижительно называл «Сашкой-боталом».