Возвращение

И можно ли лучше провести канун Нового года?! В шубе нараспашку, промочены на волноломе высокие ботинки, и ветер путает прядки по бокам двух блестящих слитных крыльев ее прически, сведенных от пробора в тяжелый узел сзади, что делает горделивым постанов ее небольшой головы на стройной шее, а эти — нежнейшие — на морском ветру… Обычно обращенные в себя, ее лиловые глаза просветлели сейчас до той же ясной синевы, что и море перед ними. Она чувствовала, что он смотрит на нее, волнуясь, слегка не узнавая ее и, может быть, робея…

Номер в малой гостинице при таверне. Наскоро переобуться — и снова в приморское зимнее цветение. Потом… после, сейчас она может чувствовать только слитность с этим берегом!

Под лавровыми деревьями, растущими на черноземной, тучной почве долгого мыса — а обок плещется и нещадно жжется ультрамарином море, — под вечер полумрак и густой пряный запах. Так и должна пахнуть земля в Эдеме!

А в нежно остывающем небе теснились и уплывали упругие завитки, веера и крылья, расплавленное алое сливалось с отгорающим, живым и ясным зеленоватым… И не случайно, на ее взгляд, та «высшая жизнь», которая после всего (она выдумана ли? существует ли?), не напрасно о ней намечтали люди, что она — в похожем краю…

Решено: теперь они с Александром долго не уедут из Италии.

С семейством Тучковых они познакомились в Риме. Натали с восторгом воспринимает самую младшую в нем — Наташу. Он же пока не определил своего к ней отношения. Хотя примечательной ее делало само отношение к ней жены. Ликование, энтузиазм и немного бестолковое оживление — такова Наташенька Тучкова. Нет, он не понимает!..

В ее семнадцать в ней было мало женственного, осознающего себя и приковывающего внимание женского. В ней прочитывались скорее неуёмность и нетерпение ребенка, вырвавшегося из больничного или пансионного заточения… что, возможно, тоже может очаровывать. Наташенька со старшей на год Еленой в самом деле были отчасти выпущены на волю ввиду поездки за границу. Чтобы понять это, достаточно было посмотреть на их отца Алексея Алексеевича Тучкова.

У Элен розовеет от терпеливого страдания ровненький, образцовый нос, и Наташенька горячо молится о том, чтобы господом богом им были посланы духи «Гардени»… Надеяться им можно только на бога, потому что «генерал» — главным образом, потому, что нельзя же взять и позволить то, что не было продумано им еще в пензенском имении или вдруг не пришло взбалмошно в его убеленную, с непокорными вихрами голову, — просьбу дочерей оборвал, и теперь уж бесповоротно — запаха того не потерпит, даже если Наталия Александровна Герцен (у той все полно врожденным тактом и чутьем по части женских мелочей и таинств), посоветовавшая девочкам в лавке эти духи, подарила бы им флакон. Алексей Алексеевич запомнил запах и тогдашний свой запрет — и не позволит. Красивая Елена морщит нос, Наташенька плачет.

Она была тоненькая и угловатая, с выражением страстного внимания на лице, какое бывает у очень близоруких людей, а в ее бледно-голубых глазах прочитывалось желание все постичь (все здешнее заранее казалось ей прекрасным, поскольку не похоже на всегдашнее усадебное), еще в них мелькало молодое стремление показать себя, и тут же — неуверенность в себе, порывистость и благодарность людям, которые все это поймут в ней. Младшая Тучкова казалась отважной от беззащитности.

Натали видела в ней предназначенность для другой, высшей жизни, без опаски и скрытности… Но он, грешен, не любит голубого — до знания жизни, а не после него: не ясно, куда еще выведет знание. Редко когда голубое сияние сохраняется в последующей жизни и проносится тихим уже свечением — не напоказ. А впрочем, она молода, занятна в своих ребяческих вспышках и нежноволоса…

Нет же, размышляя о ней, Герцен не взвешивал за Николеньку Огарева. (Что-то предвидела, говорила, что «чувствует» про него и нее заранее, Натали). Однако Тучковы, соседи Ника по пензенскому имению, нагнали их в Риме с письмом от него, где было несколько фраз особо о младшей дочери — с просьбой ободрить ее в давящих семейных обстоятельствах. И в Александре возникло слегка ревнивое приглядывание: чем заслужила приязнь столь близкого для него человека? И отсюда — едва ли не большая готовность принять старшую, «не рекомендованную», сестру, не такова ли вообще судьба подобных писем?

Словом, Герцену больше нравилась Елена, с затаенной и осознанной внутренней жизнью. Ник, сказал он себе, вообще нередко ошибается насчет женщин. Любя все красивое и страстное, он предполагает во всех — до последнего разуверения — лучшее, правдивое. Порой тем самым делает их на время такими; увы, не навсегда.