Возвращение

Вот бумажное производство. Из остатков льняного тряпья в дымных чанах здесь вываривают целлюлозу. В заготовительном же бараке работницы сортируют сырье, привозимое старьевщиками. Зачем здесь решетки, подумал он. Девочка лет четырнадцати с испачканным ветошью лицом засмотрелась на посетителя загипнотизированным взглядом зверька… Герцен вышел из поля ее зрения и приблизился с другой стороны, обогнув вереницу сортировщиц, но она все еще смотрела своими темными глазами в том же направлении. Лоб ее был в испарине. Так смотрят, не умея переключиться, предельно усталые люди.

Девочка работает здесь скорее всего потому, что работу не может найти ее мать. Работницкая биржа — как бы чистилище для потерявших место. Чтобы устроиться, нужна рекомендация и бодрый, здоровый вид. Там охотно нанимают подростков. Правда, им платят две трети или половину положенного. К двадцати пяти годам эта девочка будет выглядеть как ее мать, — домыслить судьбу нетрудно…

Герцен помнит биржу в Челси, на которую спозаранок стекаются толпы безработных. Нанимателей немного. Они с невидящими взглядами обходят обитателей трущоб, приложивших все усилия, чтобы не казаться сошедшими с круга. Вот немолодая женщина с узловатыми пальцами текстильщицы выставляет напоказ приличные еще ботинки, взятые у кого-нибудь напрокат, и прикрывает пледом свою ветхую юбку, у нее нет пальто. Улыбается черными зубами — от дешевых белил с примесью свинца, который портит зубы. Вот подросток (моложе Саши) приподнимается на носках и уверяет, что ему почти пятнадцать.

На фабрики и биржи Герцена сопровождал представитель здешнего республиканского клана. Но на границе работницких кварталов и ночлежных домов с ним прощался: что толку видеть известное, да он не советует и Герцену — там небезопасно.

Александр Иванович полагал, что видел нищету. Но такую… Это была не та бойкая и из последних, может быть, сил, но жизнерадостная нищета, что в Италии или в Париже. В здешнем промышленном гиганте, при определенности английского социального размежевания, все выглядело непреложнее и отчетливее: были почти выжатые — и выжатые совершенно…

Герцен приходил на здешние нищие окраины снова и снова. У него появились тут знакомые. К примеру, пьющая старуха Лизбет (на ист-эндском жаргоне ее имя звучало так), что ожидала его каждый раз у входа в квартал в надежде получить от него несколько пенни. И она же потом сопровождала его на некотором расстоянии в паб. Скоро рядом с ней стала выстраиваться целая очередь просителей.

Несколько раз со старухой приходил рослый, до предела изможденный человек с извилистым шрамом через все лицо и с грудной малышкой на руках. Герцен узнал, что он участвовал в движении чартистов, лицо его пострадало при разгоне демонстрации, а в 48-м году в числе других он был выслан из Лондона — выволакивать на себе тачки с известняком в карьере на каторжных работах, где он надорвал внутренности. По возвращении в Лондон не может найти работу. В нем был виден также глубокий психический слом. В этом огарке человека вспыхивала порой глухая агрессивность, лицо его с заострившимися чертами передергивалось. Это был зять старухи. Дочь же ее умерла без медицинской помощи в родах. Он повсюду ходил с малышкой на руках. И с нею ввязывался в драки.

Он протянул ее однажды, в особенно холодное январское утро, навстречу Герцену, прося еще несколько пенсов на дрова. Девочка была мертва…

Александр Иванович видел их жилище. Тут не поможешь никакими вспомоществованиями… Что толку в доставляемых им сюда одежде и одеялах? С дырявой крыши текло, красная зловещая плесень расползалась по стенам. В углу делили краденое. Старший по ночлежке, ответственный перед владельцем помещения, жестоко избивал и выбрасывал на улицу подростков, если те не имели двух пенни за место на нарах. На выходе из квартала не раз очищали бумажник Герцена, явно удивляясь, что он приходит снова…

Он не знал, зачем он приходит сюда. Разве что избавить от ночлега под открытым небом десяток бедолаг… Здесь было в самом деле небезопасно. Вид человека в приличном макинтоше раздражал жителей трущоб. Но не рядиться же бог весть во что, чтобы явиться сюда, — было бы унизительно, да и тогда не сравняться со здешними обитателями. Все равно не скрыть, что он как бы из другого мира…

Были ночлежки и еще более страшные. Куда старуха Лизбет, которая не боялась ничего, кроме своего впавшего по весне в буйную горячку зятя, опасалась заглядывать. Оттуда изредка выбирались по очереди уродливые женщины и бродяги, имеющие на несколько человек одну одежду. Они могли раздеть и ограбить в сумерках других здешних жителей. Пьяная старуха Лизбет, все же имевшая как вдова погибшего под Ватерлоо солдата крошечную пенсию, презирала их и еще больше ненавидела. Ист-эндские обитатели не отличались терпимостью друг к другу, здесь также было свое расслоение.

Грязные стены и тряпье в углу. В нем копошились дети. Ударил в нос запах мочи. Озлобленно щерились люди, встревоженные полосой света из распахнутой двери… Герцен прикрыл дверь в ночлежку «отпетых».