Возвращение

Если он допускал порой, что можно попытаться пойти на какие-то компромиссы, чтобы оказаться полезным, вписаться в какую-то деятельность, то именно Натали протестовала против самой этой мысли, поскольку она не укладывалась в ее представление о той необычной жизни, которую они проживут вместе. Пусть он действует также и з а не е… Что же, женщина сегодня, исключая разве что редкостную судьбу Жорж Занд, по сути дела, лишена такой возможности: действовать, творить, обрести какое-то поприще — ее удел ныне — детская, гостиная, салон, иной и по-настоящему равной (чтобы действовать) ее не воспринимают в обществе, любой ее шаг за пределы привычной роли, особенно в России, вызывает недоверие, насмешки, возмущение… Здесь все еще нет гимназий для девочек во многих крупных городах, в то время как на Западе намереваются теперь уж принимать девушек на гуманитарные отделения университетов. Натали не собирается впрямую попирать дорогие для пуристов «основы», однако, на его взгляд, она по своему душевному и умственному строю создана для какой-то высокой и значительной деятельности, ей — полуосознанно — не хватает ее. Но до нее не дотянуться, все сложилось как сложилось, — и Натали компенсирует нехватку ее для себя страстным и пристальным вниманием к делам мужа: он действует за нее, и она поддерживает максимализм его устремлений. Сколь же часто бывает наоборот: семейная жизнь губит в человеке все устремления его юности… Да, Натали — это лучшая часть его «я», что нисколько не умаляет его самого. Она поддерживает в нем его цельность.

Но он гибче Натали. Или, может быть, так: его писательский труд помогает снимать тяжелые впечатления от дрянного и мелкого в жизни — сарказмом ли, улыбкой, раздумьем, которое забирает тебя целиком, а после, глядишь, легче на душе… Пожалуй что, творчество является чем-то вроде деторождения у мужчин, в котором уходит, бывает сброшено тяжкое, но это не только лишь избавление от него, нет: вместо остающейся, казалось бы, пустоты приходят новые возможности существования для тебя самого, и твои муки добавляют что-то живое в жизни. (Стало ли при том платить пишущим… можно и с них брать! Вот и суди в таком случае: подленек ли обирала мелких литераторов Булгарин, да и такой приличнейший господин, как Краевский, в своих солидных «Отечественных записках» также не балует авторов, словно бы исходя из подобного предположения.) И если жизнь это еще и череда наших чувствований, где полноправными событиями являются улыбка, надежда или горечь, то жизнь Натали, остро чувствующего человека, это большая, чем у него, боль.

От трудного она спасается привычным с детства способом: мечтою. И в мире ее спасительных представлений главным является круг близких людей и полное единочувствие с ним, с Александром. Какие-то расхождения с мечтой вопринимаются ею как поражение гармонии, и здесь нет замены и утешения. У нее не выходит тогда умерить свое разочарование или горе. И, поскольку жизнь не слишком щедра на благое, а порой и беспощадна, в ее душе немало горького.

Однажды у них был разговор, в котором она просила, понимая неисполнимость своей просьбы: «Я все понимаю как нельзя лучше. И все же… Я чаще чувствую хорошее и светлое как бы вне себя и отдаю ему справедливость, но в душе отражается одно мрачное и мучит. Научи меня радоваться, веселиться, у меня все есть для этого!..» Ей нужно много радости просто для того, чтобы быть спокойной, отнюдь не ликовать, — свойство души, наводящее на раздумья о том, сколь ранима его обладательница и сколько же болезненного накопилось в ее душе, учитывая, что немало трагического было в ее детской и в их совместной жизни.

Он помнит Натали после тогдашней просьбы «научить радоваться», очень тихую, с как бы занемогшим взглядом, вызывающим в нем чувство любви и острой жалости. Он пытается «научить» ее радости и приобщить к ней, но хорошо знает, что дело, увы, не только в особенностях ее склада, причина — еще и в страхе за него, поднадзорного, и за семью, в смерти троих их малышей и в том, что сын Коленька родился у них глухим, такую скорбь даже и неловко пытаться умерить в другом человеке…

При всей их духовной слитности у них под конец образовались очень несхожие существования, ее жизнь к тому же более тяжело ложилась на ее душу. Он все же отчасти убавлял свое мучительное литературным трудом. И ничего было не изменить волевыми усилиями, не смягчить.

Единственное, что он мог, — стараться добиться поездки за границу.

…Он смотрел на нее теперь, после первой недели в Париже: это была словно бы совсем другая женщина! Вместо тоскующей домоседки и книжницы на его глазах возникла блестящая путешественница.