Возвращение

Я не могу дышать, сердце остановилось. Я умер. Клиническая смерть. Почему же я продолжаю думать и все понимать? Долго это еще продлится? Дальше будет больнее? Мне правда конец?

– Я только что остановил ваше сердце, Барри. Пожалуйста, послушайте меня. Вам нельзя сейчас утрачивать ясность мыслей, иначе мы вас потеряем. Если все получится и переход произойдет, не забудьте, что я сделал для вас. Не позвольте этому случиться во второй раз. Вы можете все исправить.

В мозгу, лишенном притока крови и кислорода, взрываются цветные пятна. Настоящее предсмертное световое шоу. Каждая вспышка – ближе и ярче, чем предыдущая.

Наконец, остается только слепящая белизна, тут же начинающая тускнеть – от оттенков серого к полной черноте. Барри знает, что за ней его ждет небытие, но, возможно, с ним придет и избавление от мук, от чудовищной жажды хоть глотка воздуха. Пусть смерть – что угодно, лишь бы это закончилось.

И вдруг какой-то запах – странный, вызывающий в душе смутный, необъяснимый отклик, щемящую ностальгию. Не сразу Барри понимает: так пахло у них дома, когда они с Джулией и Меган заканчивали ужин. Особенно если это был фирменный мясной рулет жены с жареной картошкой и морковкой. И следом другой запах, дрожжевой, ячменно-солодовый. Пиво, и не просто пиво, а «Роллинг Рокс» в таких зеленых бутылках, какое Барри всегда пил раньше.

Новые и новые ароматы сливаются в единый букет, с каким не сравнится по сложности никакое вино. Невозможно спутать – это запах дома. Их дома в Джерси-Сити, где Барри жил со своей бывшей женой и умершей дочерью.

Он вдруг чувствует вкус пива, смешанный с постоянным ощущением на языке от сигарет, которые он тогда курил. Мозг выдает поверх меркнущей белизны картинку – сперва размытую и смазанную по краям, но быстро приобретающую резкость. Телевизор. На экране – бейсбольный матч. Изображение четкое, словно наяву, сперва черно-белое, затем постепенно окрашивается и становится цветным.

Барри видит стадион «Фенвей-Парк». Зеленую траву в ярком свете прожекторов. Толпу болельщиков. Игроков. Красную глину в круге питчера. Курта Шиллинга с бейсбольной перчаткой, не сводящего глаз с Тодда Хелтона на позиции отбивающего.

Воспоминание строится, словно дом. Сперва фундамент – запах и вкус. Затем каркас зрительного восприятия. Следующим материализуется, словно твердые стены, осязание. Барри ощущает – по-настоящему ощущает – прохладную мягкость кожаного кресла, в котором сидит, положив ноги на откидную подставку. Рука – его рука – тянется к столику рядом, где на картонном кружкé стоит бутылка «Роллинг Рокс». Пальцы касаются зеленого стекла – холодного, покрытого капельками сконденсировавшейся влаги. Барри подносит бутылку к губам и запрокидывает ее. Вкус и запах ошеломляют своей реальностью. Это не просто воспоминание, все как будто происходит здесь и сейчас.

И в то же время он остро ощущает не только воспоминание, но и свой взгляд на него. Это не похоже ни на что, испытанное им ранее. Он как будто внутри собственной памяти, смотрит глазами собственной более молодой версии фильм о своей прежней жизни с эффектом полного погружения.

Мука умирания остается где-то на краю восприятия, словно тусклая, далекая звезда. Теперь начинают слышаться и звуки, сначала едва различимо, приглушенные и неясные; постепенно они набирают силу и чистоту, как будто кто-то медленно подкручивает настройки. Голос спортивного комментатора. Звонок телефона в доме. Шаги по деревянному полу коридора…

И вот перед Барри оказывается Меган. Он смотрит на нее. Ее губы двигаются, голос слышен, но слишком слабо, слишком тихо, – не разобрать. Однако тон и тембр те самые, что вот уже одиннадцать лет потихоньку изглаживались из воспоминаний…

Прекрасная и полная жизни, Меган стоит перед телевизором, загородив экран. Рюкзачок на плече, синие джинсы, бирюзовый свитер, волосы собраны в конский хвост…

Это уже слишком. Хуже пытки удушьем. И здесь ничего нельзя сделать – воспоминание вызвано не по воле Барри, оно как-то внедрено в его сознание. Наверное, не зря воспоминания обычно словно подернуты дымкой и лишены деталей. Видимо, это служит своеобразным анестетиком, буфером, защищающим нас от агонии столкновения со временем и тем, что оно крадет и стирает.

Барри хочет выбраться из этого воспоминания – тщетно. Оно воздействует на все чувства, яркое и четкое, будто сама жизнь. С одним существенным отличием – он никак не контролирует происходящее. Все, что ему остается, – смотреть глазами самого себя одиннадцатилетней давности, слушать тот последний разговор со своей дочерью и чувствовать движения собственной гортани, губ и языка, произносящих те же слова.

– Ты говорила с мамой?

Голос звучит нисколько не странно, он именно такой, каким говорит Барри – и на слух, и по ощущениям.

– Я решила спросить у тебя.

– А уроки все готовы?

– Нет, я поэтому и хочу пойти.

Более молодая версия Барри пытается заглянуть за Меган. Тодд Хелтон неудачно отбивает подачу и уходит с поля, несмотря на то что игроку с третьей базы удается взять очко.

– Пап, ты меня даже не слушаешь.