Возвращение

Никто не удивился тому, что чувственное, вольное искусство фламенко, процветавшее во многих областях Испании, не получит одобрения жесткого и фарисейского режима Франко. Что вызывало куда большее беспокойство, так это атмосфера порицания, которая установилась на некоторых республиканских территориях, где стали появляться плакаты, приравнивающие танцы к преступным деяниям. Их развешивали анархисты; эти бумажки внушали одновременно чувство вины и страха. Когда Мерседес увидела одну из таких на стене в Мурсии, ее точно холодной водой окатило. Как только можно было объявить танцы вне закона?

«GUERRA A LA INMORALIDAD»[69], – кричал заголовок плаката. Наряду с распитием спиртного в барах, посещением кино и театров танцы объявлялись препятствием в деле борьбы против фашизма.

«El baile es la antesala del prostitutión», – было написано ниже. «Танцы приводят к проституции».

В больших городах, может, и имелись какие-то основания ставить танцы и проституцию на одну доску, но эти чистые девушки, зашедшие в его бар, казались слишком уж милыми и простодушными. Хозяин кафе был республиканцем и пришел в не меньший ужас, чем Мерседес, когда узнал, что танцы объявлялись чем-то противозаконным.

– И что вы за это хотите? – спросил он нарочито деловым тоном, призванным скрыть пришедшие в его голову мысли.

– Какую-нибудь плату, – ответила Мерседес, стараясь придать голосу уверенности.

Она впервые будет танцевать за деньги, но жизнь изменилась, и правила тоже.

– Плату… Что ж, пожалуй, если танцы привлекут в бар посетителей, то у меня появится резон вам заплатить. Ну а если сами посетители захотят вас как-то отблагодарить, в этом, надо полагать, не будет ничего зазорного. Ладно. Почему бы и нет?

– Спасибо, – поблагодарила его Ана. – А не найдется ли в округе кого-нибудь, кто мог бы сыграть на гитаре?

– Думаю, найдется, – ответил владелец кафе, развеселившись.

В каждой деревне, в каждом селе в здешних местах имелся человек, играющий достаточно хорошо, чтобы аккомпанировать танцовщице. Он мог бы пригласить кое-кого к девяти, так им хватит времени, чтобы порепетировать во дворе перед выступлением.

– Да, и последний момент, – сказал он. – Думаю, тебе лучше надеть что-то более… мм… подходящее.

Мерседес вспыхнула, вдруг почувствовав неловкость за свой внешний вид. Она уже несколько недель ходила в одной и той же юбке с блузкой. Возможность постирать свои вещи выдавалась редко, и она привыкла к въевшейся в ее наряд грязи.

– Но у меня больше ничего нет, – призналась она. – В этом я ушла из дому. Вот туфли только прихватила, и все.

– Мария! Мария! – уже кричал мужчина в сторону лестницы, ведущей прямо из бара на второй этаж, и через мгновение там показалась хрупкая женщина, его жена.

Обошлись без представлений.

– Она будет танцевать сегодня вечером, – сообщил он, указывая на Мерседес, – но ей нужно платье. Можешь ей найти что-нибудь?

Женщина окинула Мерседес внимательным взглядом и, обернувшись, ушла.

– Она быстро управится, – пояснил хозяин. – Дочка раньше танцевала, она была чуть полнее тебя, но что-нибудь да подойдет.

Не успели они оглянуться, как женщина вернулась. Через руку у нее были перекинуты два платья, и Мерседес примерила их в задней комнатке. Ей было непривычно снова ощущать вес оборок и то, как выразительно они колыхались вокруг ее лодыжек. Одно из платьев, красное в крупный белый горох, село на нее лучше другого. В груди и рукавах оно ей было широковато, но для танцев все равно подходило куда лучше ее изношенной юбки.

Девушки ушли, пообещав вернуться ближе к вечеру.

Гитарист, мужчина лет пятидесяти, оказался довольно умелым, он неоднократно играл на хуэргас, но предпочитал выступать сольно, а не в качестве аккомпаниатора. Их репертуар понравился зрителям, они смогли хоть на несколько часов отвлечься. Время от времени слышались редкие, приглушенные «Оле!».

Мерседес удивилась, насколько механическими выходили ее движения, когда она танцует только ради денег. Это было так не похоже на ту встряхнувшую ее ночь в Альмерии. Но в чашку, с которой Ана обошла зрителей, летели монеты, а хозяин кафе, взяв из кассы пригоршню мелочи, с улыбкой сунул ее девушке. Выручка в тот вечер порадовала.

– Я двигалась как деревянная, – сокрушалась Мерседес, когда они с Аной улеглись спать.

– Да не переживай ты, – утешила ее Ана. – Никто и не заметил. Они просто наслаждались представлением. Ты в любом случае перетанцевала собачку!

Мерседес рассмеялась:

– Лучше бы они в кукольный театр сходили.

Они проделали то же самое еще в нескольких городах, пока медленно продвигались в сторону Бильбао. Мерседес поняла, что зрителям нравится, а что оставляет их равнодушными, она и танцевать стала иначе – уверенно и бережно расходуя силы. Редкие зрители замечали, как мало души она вкладывает в танец. Девушка понимала, что за живое так никого не взять, но это был неплохой способ заработать на жизнь, и она была счастлива поделиться деньгами с Аной и ее родителями. Танец снова, теперь уже иным способом, спасал ее.