Возвращение

В рассказах Игнасио о том, что войска республиканцев бросают свое оружие и бегут с позиций, которые занимали в горных деревушках, правды было больше, чем хотелось признать всем остальным членам семьи. Как внутри, так и вокруг Гранады войска Франко показывали впечатляющие результаты, действуя быстро и решительно.

– Поверить в это не могу! – воскликнула Конча как-то утром с плохо скрытым отвращением в голосе. – Вы выходили сегодня?

Вопрос адресовался Антонио и Эмилио.

– Спуститесь по улице и поглядите! Прогуляйтесь до собора! Глазам своим не поверите!

Эмилио не пошевелился, Антонио же поднялся и вышел из кафе. Свернув направо на Рейес-Католикос, он сразу же увидел, что так рассердило его мать. Улицы, примыкающие к собору, были расцвечены красно-желтыми флагами. Скорее всего, их развесили рано утром, и сейчас город выглядел по-праздничному нарядно.

Было пятнадцатое августа. В любой другой год эта дата могла бы что-то для него значить, но сейчас никакой важности не несла. Сегодня было Успение Пресвятой Богородицы, церковный праздник, чествующий вознесение Девы Марии на небеса, и для сотен верующих, собравшихся у дверей собора и пытающихся услышать звуки мессы, которую служили внутри, это был один из наиболее почитаемых праздников в церковном календаре. В соборе просто не хватило места для всех желающих.

Внутри послышались рукоплескания, затем они зазвучали на площади, и вскоре в ладоши уже хлопала вся толпа. Появление в дверях портала процессии во главе с архиепископом было встречено разом грянувшими военными фанфарами.

Окруженный сбившейся в плотную толпу паствой, Антонио изо всех сил пытался вырваться. Его коробило от столь откровенной демонстрации единодушия между армией и церковью. С трудом выбравшись с площади, Антонио свернул назад на главную улицу. Двигаясь к Пласа-Нуэва, он едва не столкнулся с отрядом легионеров, шагавших в направлении собора; по их суровым, точно высеченным из камня лицам струился пот. Парень прибавил шагу, едва не перейдя на бег. Он спешил домой и вряд ли замечал группки нарядно одетых людей, стоящих на своих украшенных флагами балконах, а вот некоторые из них обратили внимание на единственную фигуру, двигающуюся против равномерного солдатского потока.

Когда он зашел в кафе, его родители сидели вместе за столиком. Пабло курил, уставившись в одну точку.

– Антонио, – улыбнулась своему старшему сыну Конча, – ты вернулся. Ну что там сейчас происходит?

– Народ празднует, вот что происходит, – ответил он, едва не задыхаясь от отвращения. – Католики вместе с фашистами. С души воротит. Ненавижу. Эта самодовольная жирная задница архиепископ… Боже, вот бы заколоть его, как свинью!

– Тише, Антонио, – осадила его мать, заметив на входе в кафе несколько человек. Месса закончилась, и люди скоро потянутся в бары. – Сбавь тон.

– С чего бы, мам? – прошипел он. – И как только человек, являющийся главой местной церкви, может закрывать глаза на все это кровопролитие… на убийства? Где его сострадание?

Антонио был прав. Монсеньор Агустин Паррадо-и-Гарсиа, кардинал и архиепископ Гранады, являлся одним из многочисленных высокопоставленных в иерархии католической церкви лиц, безоговорочно поддержавших Франко. Эти люди считали мятеж армейских генералов священным крестовым походом и уже по этой причине не вмешивались и не пытались спасти жизни тех, кого по ложным обвинениям арестовывали и приговаривали националисты.

Конча повязала фартук и встала за стойку бара, к ней быстро присоединился Пабло, и к тому времени, как они приняли заказы, Антонио уже скрылся за дверью.

Возможно, это стало слабым утешением для Антонио, но Франко вскоре принялся взимать со своих сторонников сборы в десятки тысяч песет. Отчисления шли в пользу армии и Красного Креста, направлялись на покупку самолетов, а некоторым семьям даже приходилось брать на постой старшие армейские чины. Война всех била по карману, банки и те переживали трудные времена. Вклады совсем не пополнялись, только снимались, и банковские хранилища пустели.

Пабло с Кончей прислушивались к ворчанию своих немногочисленных состоятельных посетителей. В кафе захаживали люди с разным достатком, и Рамиресы прикладывали немало усилий, чтобы поддерживать репутацию своего бара как совершенно аполитичного заведения. Любая другая позиция при царящих настроениях и в сложившейся обстановке была бы сродни самоубийству.

– На прошлой неделе они забрали «крайслер» моего мужа, – пожаловалась дама лет пятидесяти пяти с тщательно уложенными волосами.

– Какой ужас! – посочувствовала ей подруга. – А когда, думаешь, вам его вернут?

– Не уверена, что он мне теперь нужен, – не скрывая брезгливости, ответила дама. – Видела его сегодня утром – битком набитый штурмовыми гвардейцами. Можешь себе представить, как они его изгадят. Уже огромную вмятину сбоку поставили!