Возвращение

У Мерле было какое-то странное настроение. Совсем не такое, как после кино, когда им с сестрой все время хотелось смеяться. Навстречу им попалась нелепо одетая женщина в шляпе с широченными полями, с которой подобно вуали свисал кусок розовой материи, а из-под платья виднелись светло-зеленые брюки колоколом; девочки глядели ей вслед и корчились от смеха. Ливия стала подражать покачивающейся походке женщины, одну руку она вытянула вперед, а другой помахивала. Затем им встретился мужчина с чемоданом, и хотя ничего необычного или смешного в нем не было, они все равно смеялись. А теперь Мерле не могла отделаться от беспокойного чувства, будто она птица, которая не может вырваться из клетки, или белка, которая все вертится и вертится в колесе… Отец целое утро ходил с мрачным лицом — просто удивительно, что он не поднял шума из-за разбитой вазы. Очевидно, был сердит, что мама все еще не возвращается и продолжает работать на этой своей творческой базе. У дороги, где проходит автобус, на котором они обычно едут в центр города, находится какая-то база оптовой торговли или что-то в этом роде — длинные металлические строения, которые на солнце отливают серебром, но, по всей вероятности, мамина база другая.

Мерле подумала, что надо бы прибрать комнаты; у отца, когда он вернется, глаза на лоб полезут от удивления, и он, улыбаясь, скажет: ай да девочки у меня… И тогда настроение у него улучшится, он станет шутить и смеяться. В кухне, в раковине, гора немытой посуды — отцу, когда он остается один, убирать неохота. Ливии тоже. А если и ей неохота? В конце концов не останется чистой посуды и пол будет завален всякими вещами так, что некуда ступить. Она кликнула Ливию, сказала: сделаем-ка отцу сюрприз и, немного поколебавшись, добавила: тогда отец вернется домой с тортом.

Было около семи, когда они все прибрали, и Мерле даже поджарила кусочки колбасы и залила яйцами, затем нарезала помидоры и смешала их со сметаной. Внезапно Ливия начала горько плакать, она хотела, чтобы мама поскорее приехала. Мерле объяснила, что мама далеко и должна работать, а у отца дела в городе, но Ливия ни в какую не успокаивалась. Обычно, когда отец задерживался в городе, он звонил, говорил, что ему надо кое-что уладить, встретиться с редактором или поговорить с кем-то из приезжих. В этих случаях мать всегда нервничала, ворчала по малейшему поводу, и когда Ливия спрашивала, скоро ли вернется отец, сердито бросала, что отец сидит в клубе и лакает. Сидит в своем клубе, перед ним чашка с молоком, и он лакает из нее, как собака или кошка. Или чашка с молоком поставлена куда-нибудь в угол. Но и эта мысль не рассмешила Мерле, порой случалось, что отец по нескольку дней не бывал дома. После чего мама не разговаривала с ним. Мерле, говорила она, скажи своему отцу, что надо сходить в магазин; скажи своему отцу, что его просили позвонить такому-то; скажи своему отцу, чтобы уплатил за квартиру… Иногда отец принимался что-то объяснять матери, они закрывали дверь, и отец часами говорил и говорил вполголоса. А бывало, что он сидел в своем кабинете, спал там и по многу дней почти вообще не выходил. Мерле не любила такие дни, это были отвратительные дни — никто не шутил, никто не смеялся, все были мрачные, все были противные.

Похоже, что отец все-таки пошел в свой клуб, но Мерле не понимала, почему он не звонит. Она подумала, что, может быть, телефон испорчен, подошла к нему, набрала ноль-ноль-пять и услышала: «Двадцать два часа, — и после короткой паузы: — ровно». Небо заволокли тучи, накрапывал дождь, в комнате стало темно; Ливия спала в кресле перед телевизором. Мерле попробовала разбудить ее, но сестра лишь сонно промычала что-то в ответ; тогда Мерле перенесла Ливию в постель, раздела и укрыла одеялом. Мерле вспомнилось, как однажды она сама притворилась спящей, и мама точно так же стала стягивать с нее платье, а Мерле расслабилась и все время выскальзывала из рук матери, и когда мать наконец уложила ее в постель, расхохоталась. Но Ливия даже глаз не приоткрыла.

Странно, как изменились вдруг комнаты, стали какими-то огромными; Мерле прошла в кухню, вокруг стояла гулкая тишина. На улице горели фонари, их голубоватый отсвет падал в темную кухню — Мерле не знала, почему не зажгла лампу, стояла у окна и смотрела вниз. Они жили на верхнем этаже большого дома, остальные дома были намного меньше. За освещенными окнами сидели, стояли, ходили люди. Она подумала, что, вероятно, отец все же звонил, когда они были в кино, просто ему очень, очень надо было уехать. Может быть, он поехал к маме — конечно же он решил, что девочки настолько большие, что сами справятся.