Возвращение алтаря Святовита

За день до отлёта я посетил взлётную полосу. Биплан был накрыт маскировочной сетью от носа до хвоста. Пропеллер уже стоял на штатном месте, носовой обтекатель зеленел свежей краской, а с боку, впритык к двигателю, разместилась вышка-тур, на которой сидели летуны, болтая ногами. В сороковые годы наши лётчики умели не только летать на аэропланах, но ещё и ремонтировать своих крылатых друзей. Конечно, уже выросло целое поколение с момента полёта братьев Райт, когда пилот должен был быть и конструктором, и механиком, и даже немного метеорологом, и прочее, прочее. Техника за это время шагнула вперёд семимильным шагом, требуя квалифицированной заботы, и на помощь лётчику пришли профильные специалисты. Так случилось в Новом Свете, в Западной Европе, но не у нас. На одной шестой части суши, к сожалению, ощущался острый дефицит кадров. Страна хотела иметь тысячи механиков и даже всё для этого делала, но пока приходилось довольствоваться универсальными специалистами. Пусть в ущерб основной профессии, во всяком случае, советская школа авиаторов тем и отличалась от остальных, что там ещё учили «возить санки». К слову, я не припомню ни одного случая, когда потерпевший аварию лётчик люфтваффе смог починить свой самолёт и вернуться на аэродром, а у нас это было не редкость. Вот и сейчас, благодаря тому, что кое-какие знания у ребят наблюдались, они не ждали у моря погоды, когда потеплеет, а следили за вёдрами с водой, стоящими на углях. Требовалось согреть двигатель, чтобы провести пробный пуск, методом прямой заливки цилиндров бензином через насос. При сильном холоде двигатель сжатым воздухом не запустить, только баллоны разрядить. Так что пока вода грелась, они отдыхали, споря между собой.

– Мне дядя рассказывал. Чкалов сам виноват. Ну как можно было лететь с одной помпой?

– А мы как летаем?

– Держите меня, Микола, посуди сам. Мы из-за этих условностей здесь оказались.

– Эх, Ароша. Нет в тебе романтики. Вот он с большой буквы пилот был. Ему кабина планера вместо дома родного.

– Ага, рассказывай. Ладно, вода почти кипяток. Начали, что ли?

Залив воду в систему, летнаб провернул вал двигателя, поворачивая пропеллер, и через несколько секунд Микола запустил двигатель сжатым воздухом. Поток под давлением сообщил начальный импульс коленчатому валу, одновременно с этим пусковой вибратор дал искру и воспламенил смесь, залитую в цилиндры. Двигатель громко чихнул, раскрутившийся коленчатый вал привёл в действие карбюраторы, рабочее магнето, и вместо чихов послушался привычный рокот мотора. Испытания закончились под радостные возгласы лётчиков, видимо, до конца не уверенных в своём успехе, а посему столь бурно выразивших свои эмоции, а может, просто от того, что проделанная работа принесла результат. Я посмотрел, как они поправили сетку, обошли биплан и устроились у затухающего костра, ковыряя в углях палками. Вокруг всё было сковано мёртвым молчанием, только снег, что падал мелкими зёрнами с неба, производил некий шум, совсем не похожий на только что закончившийся механический рокот. Снежинки валились под углом, скользили по голым стволам деревьев, оседали на раскидистых еловых лапах и с каким-то шорохом посыпали корпус самолёта. Шорох этот был мягкий и вместе с тем какой-то тревожный. Мне он напомнил довольно редкое явление в природе, происходящее перед ночью на Ивана Купалу на Соже. Бывало, в деревнях и весях, гнездящихся вдоль реки, раньше всегда ждали её, этой ночи. Праздничные гулянья и поиски несуществующего цветка папоротника будут впереди, а пока на реке шалела рыба, стремясь к поверхности, словно задыхалась, и мало кто утром возвращался домой без скрипящего от натуги ивового кукана, наброшенного на палку через плечо или просто в руках. И вот этот звук, когда рыба не плещется, а словно трётся друг о дружку, вызвал у меня ассоциацию с рыбаком, знающим, что сегодня наверняка достанется улов.

Комки грязно-белой материи возникли шагах в тридцати от самолёта. Совершенно беззвучно они стали окружать стоянку, и как только лётчики принялись обдувать запеченную картошку, раздался голос:

– Кадет улёс!