Возвращение алтаря Святовита

Минут через двадцать к кузнеце вышел Илья, ведя под уздцы лошадь с санками. С пленным фельдфебелем разбираться не пришлось – околел. То ли от переохлаждения, то ли от потери крови. Оставив тело в санях на попечение кузнеца, мы двинулись в деревню. На центральную улицу высыпали бабы, стали интересоваться, что за война приключилась, и, выяснив, что всё обошлось, стали судачить промеж собой, выдвигая разнообразные версии, кто на что была горазда. Стреляли в Прилепово часто – тренировались и пристреливали оружие. Деревенские к этому привыкли, но тем не менее появился повод для разговоров. Солдатки в своём кружке, а бабы постарше, чьих мужей не забрали по возрасту – в своём, затянув в свои сети Семёна с Прокопом. Я заглянул в коровник, посмотреть, как там устроились молодёжь, да и письма забрать, а Савелий повёл Лизу к себе домой.

Клуб сильно изменился с того момента, как здесь впервые показывали кино. Во-первых, некоторые лавки стали выше. Сидящие позади теперь могли смотреть не только затылки, а и то, что внизу экрана. Во-вторых, над потолком появились ещё две фары, принесённые непонятно откуда, но хорошо освещающие всё помещение. В-третьих, на велогенераторе сидел мальчишка и крутил педали, заряжая аккумулятор, а рядом с ним тёрлись ещё двое, видимо, смена. Отрабатывали ли они бесплатные билеты или ещё что-нибудь, я выяснять не успел, ко мне подошёл Василий. Вскоре мы уселись в углу и поговорили по душам. Тяжёлый это был разговор. О том, как ломается психика и что надо сделать, дабы остаться человеком. Оказывается, великое дело – понять, что хуже смерти для человека это боль оплакивающих его близких.

– Раньше, – теребя в руках письма, – как только я в лагерь угодил, такой внутренний гнёт был, словно стопудовый камень за спиной. Стыдно за себя было, плакал ночью. Потом насмотрелся разного. И как звёзды резали, и как колени дробили. Полыхнуло в голове, каждому готов был в глотку вцепиться. А вчера письма написал и почувствовал, как душу отпустило. Да так, что легче стало жить. Я вот второй день по земле хожу, делаю всё в охотку, думаю обо всём без лишних сложностей, получается у меня всё. Ты прости, если надоел.

– То, Вася, просветление называется. У каждого оно по-своему происходит. Не то чтоб человек заново рождается, просто душа с головой дружить начинают.

Так мы и беседовали в уголку. Лопухин обстоятельно расписал на бумаге, как угодил в плен, как бежал и как искупал, пока не пиликнули часы, сообщившие о том, что пора уходить. А в это время у Савелия Силантьевича пытались выудить всю известную им информацию.

Усадив гостью за стол рядом с окном, Силантьевич пристроился напротив. Варя внесла из сеней самовар, выставила на стол блюдца с чашками, сахарницу с рафинадом и горшочек с земляничным вареньем.

– Я в клуб, – сообщила дочка отцу, – надо афишу нарисовать.

Савелий махнул рукой. Понял он, какую афишу пойдёт рисовать Варя, вздохи у неё с киномехаником. Хоть и проводил он недавно беседу с демонстрацией бараньих ножниц, киномеханик всё равно продолжал крутиться возле его дочери. Понять парня было можно, Варвара – красавица, куда там этим артисткам с ней тягаться; смой с них пудру с тушью – и не поймёшь, кто перед тобой, чёрт или баба. За размышлениями он пропустил вопрос, заданный ему Лизой, и ей пришлось повторить:

– Расскажите мне об Алексее Николаевиче. Как давно вы его знаете, как познакомились?

– Как давно, – задумался Савелий, – почитай с мая этого года. Жёнка у меня захворала, прихватило у Симки в коленях. Что ни шаг, так от боли только выть не начинала. Стонет и стонет. Идёт за водой, а у самой слезищи из глаз катятся. Я и к фельдшеру в Хиславичи ездил, и в Смоленск возил, без толку. В науках-то не силён, грамоте трохи обучен и всё, но понял одно – они сами не знают, что делать. Тут мне старики нашептали, что неподалёку, вниз по реке, в заповедном лесу старец когда-то жил, помогал людям. Я Симку в лодку и на вёсла. Так вот и встретились. Сидел Николаевич на бережку, рыбку удил.

– А старца отыскали?

– Не было никакого старца, видать, помер он давно. Я и сам тогда это понимал, но как без надежды-то?

– Скажите, жена ваша излечилась?

– Как сказать, ходить может, иногда не угнаться. Конечно, не так, как по молодости, но всё же. Диета особая, слово-то какое, не русское, означает, ест не то, что все. Да мазью специальной, из петушиного пуха колени мажет. А вот полностью излечиться – нет. Николаевич сказал, только операция поможет.

– Он что, врач?

– Нет, но жену на ноги поставил. А большего я тебе, Лиза, про него и не расскажу ничего. Ты пей чай, остынет.

– Я пью, спасибо. Только узнать хотела, в районе до временной оккупации было создано подполье. Гражданин Залкинд был одним из немногих, кто знал, где заложены склады с оружием и продовольствием. Я должна выяснить, что с ними стало. Скажу больше, от этого зависит успех не только нашей операции.