Возвращение Апостолов (СИ)

— Ну вот, Дэвид, — дружески подмигнул ему Узар, обернувшись. — Действуй. Пришёл твой час. По коридору третья дверь налево — тебя ждёт космолёт. Захвати с собой оружие. Только будь осторожнее и поторапливайся. У этих непрошенных гостей высокие скорости движения.

— Кстати, — добавил он, когда Дэвид был готов исчезнуть за дверью, — в корабле есть устройство связи. Если что, мы будем ждать вызова. Смерти можешь не бояться — мы тебя отовсюду вытащим — но не ищи её.

Дэвид захлопнул дверь. Лейза, будто козочка, стремглав бросилась за ним. Оказавшись в тёмном коридоре, она воскликнула:

— Милый, возвращайся.

Она понимала, что приставать к Дэвиду с уговорами бессмысленно. Поэтому ей удалось вложить в два этих слова столько нежности и сердечной теплоты, что хватило бы не на одного, а на целых трёх Дэвидов.

Но Дэвид был один и притом чрезвычайно взволнован. «Ненавижу предчувствия», — заскрежетал он зубами, запуская сферу-звездолёт и растворяясь в его затейливом ореоле.

52. Стив Беркут — последний житель планеты

Песчаная отмель, открытая всем ветрам, была безлюдна. Жёлтый кожух песка, лежащего на сокрытой земле, покинутые остовы хижин за саблевидным холмом, и едва виднеющаяся у самого горизонта полоска зелени — вот полный перечень того, что ещё кое-как существовало здесь, на этом морском побережье Мирны, проклятом и пустынном. Могло показаться странным то обстоятельство, что сейчас на берегу было столь тихо и беззвучно: ни криков чаек на западной когорте, ни ощущения постоянно висящего в воздухе песка, гонимого ветром; даже неуклюжие паукообразные обитатели песчаной отмели исчезли, сгинули, растворились. Линию горизонта, где море и небо соединялись воедино, скрывала тьма; только на востоке от неё отступали края бирюзовых облаков. Природа, с безнадёжностью отдав себя на произвол судьбы, казалось, безучастно наблюдала за полным и неумолимым вращением чёртового колеса. Там, где оно проходило, жизни никогда уже больше не суждено было возникнуть. Никто не знал точного времени в этом крае, чуждом всему нормальному, живому, логическому. Никто, за исключением, пожалуй, одного единственного существа, не мог ответить на закономерно возникающий вопрос: «Почему?» Но и это существо хранило молчание. Стив Беркут, сидя на плоской оправе вросшего в песок валуна, молчал, так же как и всё кругом, не двигался, не подавал признаков жизни, и, казалось, даже не дышал. Можно было решить, что Стив мёртв, если наблюдать за ним сзади, слева или справа; но если, отбросив всякие предрассудки по поводу мумифицированных мертвецов, вы смогли бы подойти к Стиву со стороны моря, то увидели бы этот взгляд — острый взгляд глаз на лице, лишённом всяких эмоций, взгляд человека, который перенёс слишком много, но ещё более страшное видел в своём недалёком будущем. Стив Беркут был спокоен. Он ждал и одновременно с этим предавался воспоминаниям.

Разница между окружающим пейзажем и картинами прошедших десяти лет, сменяющих одна другую в его памяти, была кошмарной. Посторонний наблюдатель помешался бы раньше, чем увидел сотую долю того, что Стив пережил за десять лет. И самое ужасное в этом было то, что накрепко засело в голове тридцатилетнего парня (на вид ему давали все сорок пять): виновные должны понести наказание, невиновные должны быть отмщены. Но вместе с тем он знал, что прошлого не вернуть, а, следовательно, и не изменить, не исправить, не перекроить; и всё будет идти строго скоординированным порядком с заданным шагом, где тот, кто задал этот шаг, всегда остаётся стоять за кулисами — о его существовании не догадаются ни зрители, ни актёры. А Стив — всего лишь актёр, он сыграл свою — и только свою — партию, и на этом его роль закончилась. Да, теперь он должен уйти, оставив возможность событиям развиваться своим чередом. Однако всё внутри сопротивлялось этой зловещей логике. Разве можно добровольно выбить у себя из-под ног опору, которая тяготит, мешает, причиняет неудобства, но вместе с тем дарит одно единственное право — право на жизнь, на существование? Конечно, нет. Пусть жизнь не торопится стать увеселительной прогулкой — точно строптивый конь неуклонно старается сбросить седока, пусть приходится всеми силами цепляться за каждую подвернувшуюся возможность, теряя счёт страданиям и потерям, пусть в конце концов настаёт время, когда надоедает вести борьбу исключительно ради себя — вот тогда продолжать её ради другихты не просто должен — обязан; именно для отмщения выдано человеку самое смертоносное оружие, и это оружие — память.

Стив Беркут знал, что это его единственный свидетель, единственный защитник, единственный судья. Поэтому хотя чувство вины перед прошлым, перед людьми, обнажала полную беспомощность и угнетала Стива — при нём тем не менее оставалась способность трезвой оценки ситуации.