Возвращение «Back»

На самом деле — поверь мне, это есть и было совершенно очевидно — королеву Португалии просто-напросто отравили, сразу же отправив на тот свет. Наша мадам д’Эгмонт, как она мне потом призналась, считала себя обязанной присутствовать на церемонии, поскольку — через своего мужа — она была грандессой Испании и — в соответствии с титулом — имела право на место в первом ряду, вместе с другими женами герцогов. Но когда мы с принцессой вошли в церковь, то — представь себе наше разочарование — места герцогинь были почти пусты. Не считая какого-то бесформенного кулька с явными признаками слабоумия, которым могла оказаться единственно мадам де Мазаран; да некого подобия воротного столба, такого прямого и неподвижного, что в нем издалека угадывалась герцогиня де Бриссак; да еще чего-то тщедушного и трепещущего — один в один летучая мышь — что, в целом, выдавало графиню де Тессе. И ни одной, хотя бы отдаленно напоминавшей нашу милую мадам д’Эгмонт! И тут я, неся за своей подопечной шлейф — в то время как тетушка де Парабер несла мой, — сказала своей принцессе, что нам все-таки не помешало бы найти мадам д’Эгмонт, иначе вся эта церемония обернется для принцессы Луизы, а заодно и для всех нас, истинным разочарованием. Дело в том, что Септимания, делающая реверанс во всей красе своего придворного наряда, была абсолютно неподражаема. Впрочем, я знавала двух женщин, которые могли бы с ней в этом сравниться: королеву Марию-Антуанетту да некую (при всем моем уважении к королеве Франции) мадемуазель Клэрон из „Комеди Франсез“.

После отпущения грехов, на которой ни принцессы, ни пэрессы присутствовать не обязаны, мы вернулись к своим местам рядом с архиепископом, где нам сообщили, что мадам д’Эгмонт, проходя через центральный неф, вскрикнула и лишилась чувств.

Я нашла ее дома. Бедняжка была мертвенно бледна. И так плоха, что почти не могла говорить. И лишь, едва шевеля губами, прошептала, что, когда вошла в церковь и только собралась присесть напротив катафалка, ей почудилось, будто перед ней стоит граф де Жизор.

— Обещай, что не станешь надо мной смеяться, — промолвила она. — Но это был он. Я знаю. Я чуть не умерла, я видела его, собственными глазами видела.

Я же передала ей слова месье де Нивернэ, который поделился со мной некоторыми наблюдениями и уверял, что один из гвардейцев почетного караула — живая копия покойного месье де Жизора. По-видимому, это и был тот, которого видела Септимания. Бедняжка разрыдалась.

— Как же ты не понимаешь? Это же Северан, его младший брат, — рыдала она, — тот юноша, которому мне предстоит передать наследство Видама. Я дала слово. Но как я увижу его вновь? Мне страшно.

Признаюсь, дитя мое, что на этом вся моя осведомленность исчерпана, но сознаюсь, что мне не пристало бы знать всего, что случилось потом. Правда, несколько месяцев спустя мадам д’Эгмонт — не без некоторого смущения — поведала, что послала за месье де Ги и назначила ему тайное свидание в церкви. Она явилась одна и без сопровождения слуг и вручила ему десять тысяч фунтов, которые завещал Видам. Но я невольно обратила внимание на легкий румянец, выступивший на ее щеках. Мне показалось, что она желает сказать что-то еще, и история не исчерпана. Однако я предусмотрительно воздержалась от шагов, которые могли бы воодушевить ее на дальнейшую откровенность, я боялась обмануть ее своей лаской, пробудив в ней еще большую искренность или, того хуже, желание объясниться со мной, что вызвало бы между нами неловкость. Я не испытывала особой решимости распалять ее интерес в деле, с которым, как мне представлялось, было покончено. И лишь позволила себе выразить, мягко говоря, недоумение, почему встреча произошла в церкви. В ответ бедняжка лишь опустила свои прекрасные глаза и прикусила губку. Мне было горько так поступать с ней. Но она поняла. И я поспешила сменить тему. С тех пор я ее почти не видела. И лишь по прошествии пяти-шести месяцев слухи о месье де Ги дошли до меня снова.

В один прекрасный день я получила приглашение на обед у Ришелье. В тот вечер, помнится, разыгралась страшная буря. Маршал любезно поинтересовался, не угодно ли мне побывать на следующий день в Версале и отобедать с их королевскими высочествами. Я ответила, что именно так и намереваюсь поступить.

— Там будет моя дочь, — неожиданно сказал он. — Итак, кто из вас за кем заедет?

Для меня никогда не было секретом, что старик прочит меня в подруги своей дочери и желает, чтобы я сопровождала ее в свете. Этот лис, наверняка, заметил, что мы давно перестали быть друг для друга тем, чем были раньше, и задумал посадить нас в одну карету, воображая, что этого будет достаточно для того, чтобы возобновить старую дружбу. Мы с мадам д’Эгмонт переглянулись и обменялись приветливыми улыбками.