Солдат устроился шоферить на хлебобулочный комбинат, баба его пошла в фельдшеры. Нормально вроде жили, но недолго. Солдат скоро помер – то ли инфаркт, то ли инсульт – удар, одним словом. Баба его поревела-поревела, да и переехала куда-то с маленькой дочкой. Куда – никто не знал. Но дом не продали. Хорошие можно было деньги взять за почти новый дом, но не продали. И не навещали.
Так и стоял этот дом, пустой и одинокий, выцветая от ветра и дождя, скрываясь в разраставшихся зарослях вишни, терновника и облепихи. Мальчишки с окраины облюбовали дом для своих затей, периодически устраивая в нём штаб полка. Родители не обращали внимания, пока один из ребятишек не провалился и не утонул в прогнившем и заросшем колодце. После этого всем «бойцам» надавали по шее и строго-настрого запретили подходить к заброшенному дому. Ещё какой-то местный пьяница, облюбовавший было дом для ночёвок, провалился в этот же колодец и болтался в нём, распухая, четыре дня, пока не нашли. Дом окончательно обрёл дурную славу, и местные стали предпочитать обходить его стороной.
Но вот одиннадцать лет назад жарким июльским утром по сонным разморённым улицам Волхова промчался серебристый кабриолет. За рулём сидел молодой парень с гладко зачёсанными назад волосами и белоснежными голливудскими зубами. Парень въехал в Волхов со стороны Питера, промчался через весь город, выехал на Старую Ладожскую дорогу и затормозил у того заброшенного солдатского дома.
Бабы, шедшие в ближайшую рощу резать веники, рассказывали, что молодой столичный хлыщ в светлых летних брюках был не один. Словно бы с ним был Бессмертный (тогда-то ещё не знали, кто это; говорили: «какой-то мужик»); будто бы они постояли около дома, осмотрелись; будто бы парень что-то доказывал, а мужик просто смотрел и кивал.
Потом, никого не спросясь, приезжие прошли, точнее, продрались сквозь заросли лопухов и крапивы к дому, обошли его по стенке и скрылись за огородом, причём молодой изрядно ругался, поминутно отдирая репьи от своих белых штанов. Бабы было крикнули им про колодец, чтоб не пропали, как прочие, но приезжие уже скрылись из виду, а бежать за ними бабы поостереглись.
В этот же день серебристый кабриолет видели у здания администрации, а его молодого водителя с папкой каких-то бумаг – в кабинете мэра. Через неделю к солдатскому дому подъехали бульдозеры с экскаваторами, снесли обветшалый покосившийся пятистенок, расчистили участок, и бригада строителей принялась за работу.
К концу осени на месте старого солдатского дома стоял новенький небольшой особняк, обнесенный невысокой кирпичной оградой с заасфальтированным подъездом и засеянным на английский манер газоном. Заросший огород переделали в небольшой парк, колодец вычистили и отреставрировали, а заднюю часть усадьбы, которая смыкалась с лесом, протянули подальше, захватив оградой мощный пятисотлетний дуб. Дуб этот помнил ещё времена Ивана Грозного, и пара местных активистов недовольно ворчала, что вот, мол, столичный миллионер коррумпировал власть и прихватил себе заповедные земли.
Ни лес, впрочем, не был заповедным, ни Алексей Иванович, поселившийся в новеньком особняке, не казался миллионером. Жизнь он вёл скромную, тихую, уединённую. Открыв частную практику и приобретя некоторую известность, познакомился с отцами города, чьи жёны и дочери полюбили водить своих проблемных детишек к безотказному терапевту.
Знакомства свои он старался не афишировать и не использовать. Иногда принимал приглашения в гости какого-нибудь начальника или директора, пару раз бывал на приемах в мэрии, но за исключением этого в общественной жизни не участвовал, а в политической тем более. Мало-помалу все в городе привыкли, что у них есть высококлассный психотерапевт, которому не страшно доверить любого, самого проблемного ребёнка.
Этим всё и ограничивалось. О прошлой и личной жизни Алексея Ивановича никто ничего не знал, а повода посудачить и посплетничать он не давал. В гости к себе он особо никого не приглашал, и из женского пола, за исключением приходящих служанок, у него замечен не был никто. Некоторые это находили странным, но, в общем, не лезли. Живёт себе человек в одиночку, никому не мешает, ну и славно. Всех всё устраивало, пока не появился Шмидт.
Бессмертный подъехал к воротам, щёлкнул пультом, подождал, пока раздвинутся створки. Мягко шурша колёсами по гравию, заехал во двор, погасил фары. Взял портфель с переднего сиденья, розу и вышел из машины.
В матовых стеклах по бокам входной двери зажёгся свет. Лиза, как обычно, встречает. Никак не может избавиться от привычки за кем-нибудь присматривать. В детстве присматривала за младшими братьями, потом за Костиком, теперь вот за ним.
Бессмертный прошёл по дорожке, поднялся на невысокое крыльцо, зашёл в открытую дверь. Лиза придерживала дверь за ручку. Быстро закрыв её за Бессмертным, она взяла у него портфель и цветок, но не ушла тотчас же, как всегда, менять цветы, а задержалась, поставив портфель и неуверенно вертя в руках розу.