- Юрий Суренович, у вас ручка есть?
- Держи, - протянул он мне авторучку. - Что ты хочешь делать?
- Подождите пару минут, - сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. - Как вам это?
- А что, - сказал он, прочитав мою писанину. - Так даже лучше. Только нужно переучивать текст.
- У меня прекрасная память, а Люсе вообще почти ничего говорить не придется. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь вообще все настолько просто, что можно даже импровизировать.
- Ну, давайте попробуем, - решил он. - Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.
- Что ты там сочинил? - спросила Люся, когда мы по проходу вышли на лесную поляну, на которой стоял белый рояль.
- Режиссер написал... ерунду. У него вообще сюжет очень слабый, можно было все сделать куда интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами сюда приперлись, возмущенные несправедливостью.
- И в чем эта несправедливость заключается?
- В Советском Союзе четверть населения это дети и подростки. Если я и преувеличил, то ненамного. И многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. Дискриминация, однако. Слушай, идут. Полосатый рейс помнишь?
- Это тот самый Леонов?
- Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты, скорее всего, не увидишь: в этом фильме он был в зимней шапке. А Анофриев тоже уже снимался, но ты его вряд ли запомнила. Я его больше помню как певца и композитора.
- Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссера? - спросил до жути знакомый голос Леонова.
- Дарования, но уже не совсем детские, - сказал я, поворачиваясь к пришедшим. - Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?
- На меня меньший спрос, - ответил Анофриев. - Приятно, когда тебя помнят.
- Откуда такой пессимизм? - спросил я. - Так мог бы сказать актер, на склоне лет, встретивший поклонника своего таланта. Замените "помнят" на "знают", и будет нормально.
- Съел? - сказал Олегу Леонов. - А ведь я вас знаю. Прекрасно поете, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя - замечательный.
- Волка изобразить сумеете? - спросил я Олега. - Или показать?
- Ну покажи, - сказал он.
Вот что у меня всегда отлично получалось, так это имитация волчьего воя.
- Да ну тебя! - сказал вздрогнувший Леонов. - Таким воем только телезрителей пугать. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Вот так сойдет. Давайте репетировать, мне еще нужно возвращаться в театр.
Они взяли свои духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первыми вышли на поляну мы.
- Смотри, рояль! - воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. - Настоящий!
- И гитару бросили, - сказал я, беря прислоненную к роялю гитару. - Осталось только найти тех, кто снимает фильм.
- Смотри, дети! - сказал Леонов Анофриеву. - Что вы в такое время делаете в лесу, ребята?
- Мы не дети! - гордо говорит Люся.
- А если волки? - вкрадчиво говорит Леонов.
Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.
- А вы нас не пугайте! - говорю я. - Мы ради справедливости готовы и ночь в лесу с волками провести!
- Не понял? - удивился Леонов. - О какой справедливости речь?
- Вы фильм снимаете? - спросил я.
- Ну снимаем, а что?
- А то, что четверть всех зрителей это дети и подростки! А в вашем фильме ни тех, ни других нет! Дискриминация по возрасту! А в Советском Союзе никакой дискриминации быть не должно!
- И чего же вы хотите?
- Спеть, конечно! - говорит мои слова Люся. - А если нет операторов, давайте мы хоть вам споем, зря, что ли, на ночь глядя сюда забрались?
- Здорово спели, - сказал Леонов после нашего исполнения. - И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.
- Все прекрасно получилось! - сказал довольный Сааков. - Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к своему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Все, я пошел за съемочной группой.