Возвращение домой

– Признаться, нет. В том, что касается искусства, я полный профан. У нас в Нанчерроу много картин со сценами охоты и мрачных семейных портретов. Ты знаешь, о чем я, – предки с каменными лицами и собаками. – Он задумался и немного погодя добавил: – Вот разве что портрет моей матери, написанный де Ласло. Очаровательная вещь. Он висит над камином в гостиной. – Эдвард словно бы разом выдохся и показался совершенно измученным. Без всяких церемоний он зевнул во весь рот. – Господи, как я устал! Пойду приму ванну. Спасибо за чай. У тебя тут очень уютно. – Он неторопливым шагом направился к двери, открыл ее и снова обернулся: – Что ты делаешь сегодня вечером?

– Ничего особенного.

– Наша компания – я и еще несколько человек – едем на машине в Грантчестер посидеть в тамошнем пабе. Хочешь с нами?

– С удовольствием. Спасибо.

– Я постучусь к тебе примерно в четверть восьмого.

– Хорошо.

Эдвард улыбнулся:

– До встречи, Гас.

Гасу показалось, что он ослышался. Эдвард уже шагнул за порог.

– Как ты меня назвал?

– Гас.

– Почему?

– Мне как-то сразу подумалось, что ты – Гас. Я не представляю тебя Энгусом. У Энгуса должна быть копна рыжих волос, грубые башмаки с подошвами, похожими на танковые гусеницы, и широчайшие бриджи из оранжево-коричневого твида.

Гас не мог удержаться от смеха.

– Но-но, полегче, приятель! Я ведь родом из Абердина.

– Тогда, – ответил нимало не смутившийся Эдвард, – ты понял, о чем я говорю.

И с этой репликой он исчез, прикрыв за собой дверь.

Гас. Он – Гас. И таково было влияние Эдварда, что с этого самого вечера Энгус уже и помыслить не мог, что его зовут как-то иначе.

Внезапно он почувствовал, что страшно проголодался. Поднявшись в полупустую столовую гостиницы – ветхие, старомодные турецкие ковры, накрахмаленные белые скатерти на столах, гул приглушенных голосов и робкий стук ложек, ножей и вилок, – Гас не спеша съел суп, отварную говядину с морковью, «королевский пудинг», заплатил по счету и снова вышел на свежий воздух. Он побродил немного по мощеным тротуарам, пока не нашел книжную лавку, и купил там карту западного Корнуолла. Вернувшись, сел в машину, закурил и стал планировать свой маршрут. Эдвард дал ему по телефону кое-какие невнятные указания, но теперь, сообразуясь с картой, он решил, что только безнадежный кретин не найдет дорогу. Из Труро в Пензанс, потом по дороге вдоль побережья, ведущей на полуостров Лендс-Энд. Его палец прочертил по жесткой бумаге будущий путь и остановился на Роузмаллионе, отмеченном значками церкви и моста через реку. А вот и Нанчерроу, слово написано курсивом, подъездная аллея обозначена пунктирной линией, и крошечный значок – символ дома. Приятно было обнаружить его нанесенным на карту чьей-то добросовестной рукой, это придавало конечному пункту путешествия реальность, убедительно доказывало, что Нанчерроу – не просто случайно оброненное название и не плод воображения. Гас сложил карту и положил ее на сиденье сбоку, докурил сигарету, включил зажигание.

Он поехал по унылой магистрали – спинному хребту графства. На глаза попадались заброшенные оловянные рудники, старые паровозные депо и неряшливые стога. Неприглядная картина. Когда же будет море? Гасу не терпелось увидеть его. Но вот наконец дорога побежала под гору, и вид местности начал меняться. Справа показался ряд бугристых песчаных дюн, потом проглянула узенькая полоска зеленых бурунов, накатывающих на отмель, и в конце концов Энгус был вознагражден долгожданным видом на Атлантический океан. Дальше дорога поворачивала вглубь материка, и взору открылись пастбища, усыпанные стадами молочного скота, отлого спускающиеся к югу поля, засаженные овощами и разделенные между собой неровными, извилистыми каменными оградами, которые, казалось, стояли здесь вечно. В садах у коттеджей росли пальмы, на домах лежал бледный налет известковой побелки, узкие дороги ответвлялись от шоссе и ныряли в лесистые долины, свернуть куда так и манили дорожные указатели. Все вокруг дремало в тепле послеполуденного солнца. Деревья отбрасывали на темный гудрон густые тени, испещренные солнечными крапинками, и во всем ощущалось нечто вечное, какая-то неподвластность времени, будто лето здесь никогда не кончится, листья не слетят с древних дерев и пологие склоны фермерских земель никогда не узнают студеного дуновения зимних ветров.

Вскоре впереди снова засверкало в рассеянном солнечном свете море – широкая гладь залива Маунт, настоящий взрыв синевы; горизонт тонул в туманной дымке. В море виднелась стайка суденышек – вероятно, какая-нибудь регата. Похожие на дроздов-белобровиков яхты с алыми парусами стремительно шли в крутой бейдевинд[60], видно держа курс на какой-нибудь далекий бакен.