Возвращение домой

Они поблагодарили ее, Руперт заказал еще пару пива, и она ушла, забрав их пустые кружки. Гас снова закурил.

– А как насчет Кембриджа? – спросил Руперт.

– Что насчет Кембриджа?

– Я забыл… на кого ты учился?

– На инженера.

– Ты не мог бы вернуться в университет и закончить обучение?

– Нет, я не могу вернуться.

– Как успехи в живописи?

– Я не рисовал с тех пор, как нас освободили из плена и доставили в госпиталь в Рангуне. У меня пропала тяга к живописи.

– Но у тебя такой талант! Я уверен, что ты мог бы зарабатывать этим себе на жизнь.

– Спасибо на добром слове.

– Тот набросок, который ты сделал с Эдварда, изумителен.

– Это было давно.

– Такой талант, как у тебя, не умирает.

– Не знаю, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. В больнице меня уговаривали снова взяться за рисование, принесли бумагу, карандаши, краски…

– Ты хочешь сказать: в рангунском госпитале?

– Нет. Не в рангунском госпитале. В Шотландии. Последние семь недель я провел в больнице. Психиатрическая лечебница в Дамфрисе. Меня поместили туда, потому что я малость сдал. Бессонница, кошмары, судороги, реки слез. По-видимому, что-то вроде нервного расстройства.

Руперт был потрясен.

– Господи, дружище, почему ж ты мне сразу не сказал?

– Да чего тут говорить… скука и стыд.

– Тебе там помогли?

– Да. Они были мудры и терпеливы. Но они старались заставить меня вернуться к живописи, а я находился в полнейшем ступоре и отказывался. Тогда они засадили меня за плетение корзин. Там был чудесный парк, симпатичная медсестра водила меня на прогулки. Я любовался небом, деревьями, травой, но все это казалось мне нереальным. Я как будто смотрел через толстое стекло на какой-то чужой мир и знал, что он не имеет ко мне никакого отношения.

– У тебя до сих пор осталось такое чувство?

– Да. Потому-то я и приехал в Лондон. Я подумал, что если окажусь в огромном, перенаселенном городе, где меня никто не знает и я никого не знаю, где человека на каждом шагу подстерегает стресс, – и если я все же выживу, не сломаюсь, то смогу вернуться в Шотландию и начать все сначала. Один парень, который лежал со мной в лечебнице, разрешил мне пожить в его квартире. Тогда мне казалось, что это хорошая идея. Но когда я приехал, увидел это место и подцепил грипп, засомневался… Но сейчас уже все хорошо, – торопливо добавил он.

– Ты вернешься в Шотландию?

– Я еще не решил.

– Ты мог бы поехать в Корнуолл.

– Нет, не могу.

– Из-за Лавди?

Гас не ответил. Барменша принесла им пиво, Руперт расплатился, не поскупившись на чаевые.

– Ах, спасибо, сэр! Что же вы не едите сандвичи, они засохнут.

– Съедим через минутку, большое спасибо.

Огонь в камине угасал. Заметив это, она черпнула совком еще кокса и бросила на тлеющие уголья. Сначала повалил дым, но вскоре пламя разгорелось вновь.

– Лавди – это было ужаснее всего, – проговорил Гас.

– Прости, что?..

– Когда Джудит сказала, что Лавди замужем. Только мысль о Лавди и о Нанчерроу помогла мне выжить на этой проклятой железной дороге. Однажды меня так скрутила дизентерия, что я был на волосок от смерти. Легче всего было просто сдаться и умереть, но я не сдался. Я всеми силами цеплялся за жизнь и выкарабкался. Я не позволил себе умереть, потому что знал: Лавди ждет меня и я должен к ней вернуться. А она думала, что я погиб, и не стала ждать.

– Да, это так, к сожалению.

– Я хранил в душе ее образ, как драгоценную фотографию. И еще я думал о воде. О бегущих по камням ручьях Шотландии, бурых, как торф, пенистых, словно пиво. Я видел перед собой воду – текущие реки, волны, накатывающие на пустынный пляж. Я слушал воду, пил ее, плавал в ней. Холодные струи, очищающие, исцеляющие, обновляющие. Бухточка в Нанчерроу и море во время прилива, глубокое, чистое и голубое, как бристольская эмаль. Бухточка. Нанчерроу. И Лавди.

Они помолчали, потом Руперт сказал:

– По-моему, тебе нужно поехать в Корнуолл.

– Джудит приглашала. Она писала мне. Трижды. А я не ответил ни на одно из ее писем. Пару раз пробовал, но ничего не выходило. Я не знал, что сказать. Но на душе у меня нехорошо: обещал ответить и не ответил. Теперь уж она, наверно, и думать обо мне забыла. – Тень улыбки скользнула по его угрюмому лицу. – Выбросила меня, как изношенную перчатку, как выжатый лимон. И я ее не виню.

– Я думаю, тебе не следует оставаться в Лондоне, Гас.

Гас надкусил свой сандвич и заметил:

– Вообще-то, он не так уж плох.

Руперт так и не понял, о чем он говорит – о сандвиче или о Лондоне.

– Слушай, – он подался вперед, – я прекрасно понимаю, что в Корнуолл ты не хочешь ехать. Тогда едем вместе в Глостершир. Сегодня, прямо сейчас. На такси до Паддингтона, там сядем на поезд до Челтнема. Там стоит моя машина. Поедем домой. Поживешь у нас. Пусть не Корнуолл, но тоже очень красивые места. Афина, я знаю, встретит тебя с распростертыми объятиями. Можешь жить у нас сколько душе угодно. Только, пожалуйста, очень тебя прошу, не возвращайся в эту ужасную квартиру!

– Это как бы конечная точка, я больше не могу убегать.

– Прошу тебя, едем!