Возвращение Филиппа Латиновича

— Вы мне не даете закончить мысль, перебиваете на каждом слове, и так бесцеремонно, что это уже становится наконец невыносимо! Прошу вас, дайте мне объясниться. Сказать то, что я думаю! Я уже говорил, что для творческого процесса характерно состояние одухотворения, без которого немыслим…

— Простите! Но слово «душа» обозначает лишь известное состояние тела! Душа связана с телом, это очевидно и само собой разумеется.

— Вот видите, вы совершенно не даете мне говорить. Неужто от ваших тибетских занятий у вас ум за разум зашел! Питаю скромную надежду, что вы все-таки будете настолько любезны, что позволите написать художнику картину, позволите ему сесть, забыть о себе и, в состоянии полной отрешенности от мира, написать картину, как, скажем, Рембрандт писал свой «Ночной дозор» или «Встречу в Эммаусе», ведь это, черт возьми, в каком-то смысле не так уж естественно и банально, разве нет? И не так уж исключительно обусловленно, как вы говорите, телом, и это вовсе не «известное состояние тела», а выдающееся и чрезвычайно редкое явление, не имеющее ничего общего с вашим «телом»!

— Да, вы это хорошо сказали: не так уж естественно! Рембрандт — явление неестественное, это я допускаю! Неестественное, но ни в коем случае не сверхъестественное! В живописи (разрешите мне включить сюда и ваши полотна) я не нахожу ничего сверхъестественного! Нет ничего неестественнее, чем ходить на задних лапах, то есть, простите, я хотел сказать: ходить на задних лапах столь же неестественно, как быть Рембрандтом! Пожалуй, даже еще неестественней! А полтора миллиарда четвероногих ходят на задних лапах! Находите ли вы это явление сверхъестественным? Я лично ни в малейшей мере! А наша так называемая цивилизация не что иное, как удаление от естественного, поскольку все, что мы подразумеваем под этим словом, находится в прямой зависимости от того факта, что некоторые четвероногие ощутили совершенно неестественную потребность подняться на задние лапы! Неестественную потому, что в природе это случай единственный, но вовсе не сверхъестественный. Я, по крайней мере, не нахожу здесь никаких элементов нематериального. Все в нас материально, все связано с телом, какая-нибудь «Встреча в Эммаусе» Рембрандта (которая, кстати сказать, называется не так)[58] является тоже не чем иным, как выражением материального в нас и вокруг нас.

— Но, простите, вы почитайте, пожалуйста, что об этом пишут сами создатели! Поэты и философы всех веков сходятся на том, что подлинное художественное творение обладает какой-то неподдающейся разумному осмыслению суггестивной силой, и эта непостижимая сила, эта потрясающая убедительность художественной материи не носит материального характера, вернее сказать, не носит исключительно материального характера и ее не так-то просто объяснить, как это представляется вульгарным материалистам!

— Извините, пожалуйста: к «подлинным художественным творениям», которые, по вашему мнению, обладают какими-то недоступными нашему пониманию суггестивными силами «сверхъестественного происхождения», вы относите и свою собственную художественную продукцию?

Озлобленная наглость вопроса уколола Филиппа, как иглой. Казалось, и в без того болезненный нервный узел впилось ядовитое жало, в голове волнами заходило знакомое уже ощущение непонятной тревоги — в такое состояние приходят змеи при звуках флейты заклинателя.

Сейчас надо стать грудью на защиту своих произведений, схватиться с этим невеждой не на живот, а на смерть! Но, мысленно окинув усталым взглядом, словно сквозь пелену тумана, свои жалкие творения, вспомнив свои бесплодные потуги, Филипп, с трудом ворочая языком и вперив в пространство стеклянный взгляд, тихо, учтиво, вежливо, почти угодливо спросил, что хочет сказать Кириалес?

— Полагаете ли вы, что ваши собственные полотна являются доказательством того, что художественная продукция обладает какой-то сверхъестественной силой? Считаете ли вы себя адептом каких-то высших миров, недоступных вульгарным материалистам и простым смертным?

Это было брошено грубо и свысока, словно разговор шел перед зеленым сукном судьи и присяжный переводчик растолковывает неясные подсудимому понятия на его безграмотном идеалистическом жаргоне.

Но ведь он, Филипп, говорил не о себе, а о Рембрандте, и с его стороны это было проявлением деликатности, а этот тип бестактно вывернул все на свой лад. Невозможно говорить о таких психологических тонкостях языком юридической или гимназической логики. Алогичность эстетических эмоций является первой предпосылкой эстетики: иначе как объяснить, что часто достаточно одного цветового пятна, одного мазка или одного слова, чтобы вызвать чувство наслаждения, красоты, сочувствия или силы, времени и пространства и прочих жизненных потенциалов и радостей! И пусть Кириалес объяснит — если сможет! — силу этого алогического воздействия искусства на души людей с помощью своей логики «тела».