Возвращение грифона

В кресле перед телевизором сидел мужчина с небритым, опухшим лицом. Его ноги были завязаны тряпьём и от них шёл неприятный запах. От самого мужчины – тоже. Он был давно и тяжело пьян, и встретил нас угрюмым взглядом покрасневших глаз и яростной руганью:

– Аферистов привела! Аферюг! Мошенников! Говорил же тебе, не води сюда никого! Сука! Врезать бы тебе, да не достану! – мужчина заплакал от бессилия и его лицо перекосила гримаса отчаяния и ненависти.

– Не обращайте внимания – затараторила Вера – это он так, не со зла. Так-то он хороший, только вот как заболел, переживает сильно, потому пить и начал. Но он в меру пьёт, не напивается уж совсем как!

– Как свинья? – безжалостно спросила нахмурившаяся Маша – алкаш он, твой Петя. Веди, показывай фото.

Мы прошли в другу комнату и с книжного шкафа, забитого старыми книгами с потрёпанными корешками, Вера достала пыльный альбом.

– Вот, вот он, папаша! – женщина стряхнула пыль с крышки альбома, и раскрыла его на первой странице – тут он с мамой, а вот тут совсем молодой. Смотрите.

И я стал смотреть, запоминая лицо того, кого сейчас буду вызывать.

Дверь позади нас скрипнула и открылась. Я не обратил внимания, и только когда Верка пронзительно завизжала, обернулся, чтобы увидеть, как Маша стоит с побелевшим лицом и держится руками за стержень, торчащий у неё из груди. Острие стержня было блестящим, похожим на отточенную пику, и на его конце отчётливо виднелись две капельки красной жидкости, похожие на две маленькие сочные лесные ягодки.

Ошеломлённый, я долю секунды не мог понять что произошло, пока не увидел позади подруги фигуру Пети, зажавшего под левой подмышкой костыль, правую руку он держал вытянутой вперёд, и в ней был зажат 'батожок', сделанный то ли из лыжной палки, то ли из прута нержавейки. Эта палка оканчивалась крестовидной рукоятью из наборного плексигласа утопавшей в руке алкаша, глядевшего на нас остекленевшими от пьянства глазами.

Вся картина нарисовалась у меня в считанные доли секунды – я мгновенно метнулся вперёд и приложил алкаша в челюсть так, что та хрустнула, а мужик улетел в угол вырубленный наповал – у меня даже кулак онемел.

Маша жалобно смотрела на торчащую из груди палку, беспомощно открывала рот, пыталась что-то сказать – но не смогла. Изо рта у неё толчком выплеснулась кровь, а на губах лопнули розовые пузыри. Затем Маша стала падать вперёд, как в замедленном действии – плавно, и навзничь, будто подорванная сапёрами башня.

Я успел подхватить её на руки, вырвал из спины палку и аккуратно положил на пол единственного близкого человека в этом мире.

Маша бледнела, синела, тяжело булькала пробитым лёгким, а потом протянула руку, погладила меня по щеке и с трудом улыбнувшись, потеряла сознание. Рука упала на пол и бессильно разжалась.

Глава 6

В комнате воцарилась тишина. Маша была ещё жива, но булькающее дыхание стихало и стихало, жизнь уходила из неё с каждой каплей крови, вылившейся из пробитой груди. Мне казалось, что прошло очень много времени – очень долго, целую жизнь я смотрел на свою женщину и бессильно наблюдал, как она умирает. Но скорее всего, это были секунда-две, максимум. И мой ступор закончился.

Я оттолкнул в сторону Веру, начавшую причитать что-то вроде: 'Ой, что же будет, ой, горе-то какое, горе-то! Ой, что же будет!…' и вытолкнул её за дверь комнаты. Затем встал на ноги, и вытянув руки вперёд, начал читать речитативом какие-то слова, непонятные, но имеющие вес, как кирпичи, тяжёлые и холодные. Они падали в пространство, и будто строили преграду между Смертью и моей женщиной, не давая той пройти и забрать душу Маши.

Руки мои ткали некую вязь – в воздухе загорались знаки – огненный, золотой, синий, таявшие, как инверсионный след реактивного самолёта. Похолодало так, что моё дыхание стало видимым, как на январском морозном ветру.

Маша стала белой – до этого она посинела и почернела, как покойница. Теперь губы стали белыми и медленно розовели прямо на глазах. Я не прекращал читать заклятие, и когда через три минуты закончил – на полу лежала Маша, мало чем отличающаяся от той Маши, что была до ранения. Или, вернее – до её смерти.

Волнуясь, я опустился на колени перед, приложил ухо к её груди – грудь была тёплой, упругой, такой, как и раньше. Раздвинул лёгкую рубаху, расстегнув пуговки – на груди ни следа от страшной раны, и лишь пятно-ореол на блузке указывало на то, что рана мне не приснилась. Да и лужа крови под Машей не даст забыть о происшедшем, как и блестящая палка-стилет с коричневыми, уже подсохшими мазками.

Почему эта Маша отличалась от прежней? Потому, что она стала моложе. Моложе лет на десять – исчезли морщинки вокруг глаз, грудь, тяжёлая, крепкая, но слегка обвисшая от кормления ребёнка, стала меньше размером, и торчала вперёд как у девственницы пятнадцати лет. Женщина даже как-то уменьшилась в размерах – рубашка слегка обвисла, бёдра стали менее объёмистыми – заметно под юбкой. Она сбросила размер, или два, не меньше, и выглядела на девятнадцать лет, не больше.