А память уже окунула его в солнечное утро, на следующий день после спуска очередного корабля. Как на воде стоит новинец, поглядели, а походить на нем не получилось. Ветра не было. Пекло днями. Лето выдалось жаркое. Голова гудела, сильно вечером гуляли по поводу спуска. Подошел к окну и палец наружу выставил, направление ветра пробуя. На озеро взглянул, а там красотища: корабли первые – гордость, труд громадный, все как один с надутыми парусами по озеру идут. Это Алексашка, черт, каким-то своим особым чутьем пронюхал, что ветер будет, команды засветло поднял, и вот они по озеру ходили до пробуждения царя. Он тогда глазам не поверил, вылез прямо из окна и побежал на пристань в чем был.
– Ты же пьян был как сапожник вчера! – закричал другу, перекрывая звук ветра. – Что же, ночь не спал?
Данилыч его завидел – и давай пируэты по озеру устраивать. Когда поближе подплыли, он помахал париком и закричал с палубы:
– Принимай, Ваше Величество, свой первый флот!
Воспоминания рассеялись…
Помрачнев, Петр осмотрелся вокруг. Прикинул, где когда-то стоял его домик, откуда не заросшее деревьями озеро было раньше как на ладони.
– Петр Алексеевич, – подошел к нему Павел, – вопрос у меня есть. Не помешаю?
– Нет, – недовольно проговорил гигант, жалея, что его оторвали от давно минувших дней.
– У моего друга дача под Переславлем. Он на озере виндсерфингом занимается.
– Что за штука?
– Доска с парусом. Видите, по озеру катаются. Так вот, он мне сказал, что Плещеево – озеро очень мелкое. От берега приходится идти далеко, и все по колено. Как же здесь возможно было корабли строить?
Петр взглянул на парня, перевел глаза на берега, на озеро, которое как будто стало меньше, и объяснил.
– Я сперва на озере Неро, где Ростов Великий, починать хотел. Слыхал про такое?
– Конечно. Красивый город, и озеро красивое, только заросшее.
– Приехал туда, поглядел и решил, что для дела оно не гоже. На лужу походит. Плещеево озеро супротив него лучше мне виделось. Выпарилась, видать, вода, а должно быть занятно на доске такой покататься. Сам-то не пробовал?
– Пробовал, друг учил. Бесполезно, правда.
– Учитель плох аль ученик?
– Ученик… – смущенно улыбнулся Павел.
Тут к ним подбежал Егор.
– Петр Алексеевич, смотрите, вот он, ров, зарос, конечно, но узнать можно, что здесь корабли на воду спускали, – показал он на овраг.
Они подошли к краю и посмотрели вниз. Петр прислушался и сказал:
– Тихо как. Не помню, сего, чтобы здесь было тихо! Днем пилы жужжали, топоры стучали, только и слышали: «Поднатужься! Э-эх взяли! Еще раз – взяли!» А ругань стояла такая, какую токмо у нас услышать можно! Чистая русская, и с немецким, английским, и голландским говором. Эти все мастера заморские по-нашему так выучивались, что только хмыкнешь и плюнешь.
«Чево вы, – говорил им, – по нашему материтесь? Своих слов от сердца нет?» – «Ест, – отвечали, – да так карашо сказать, чтоб смашно и с вудоволиствием, так нет. И потом, руский шеловек не понимай другой слов!»
Павел и Егор засмеялись, представляя эту картину.
А Петр продолжал:
– Алексашка любил хороший мат послушать. В тихий день, когда час был – ходил, запоминал. Придет ко мне, бывало, за живот от смеха держится. «Это же мюзик, мин херц, – говорит. – И откуда у наших мужиков дар на крепкие слова! Ведь скажут – как гвоздь молотком забьют!». – Петр отогнал летавшую над ним осу и огляделся. – Вечерами тут костры кругом, песни – это поначалу, а потом все так уставали, что валились, где работали. Вповалку спали здоровенные мужики. Плотники, жестянщики, кузнецы, солдаты. Чуть ли не стоя засыпали, как лошади. По ночам такой храп богатырский стоял! Не сплю порой, выйду подышать, а отсюда такие трели и переливы доносятся, почище соловьев будут!
Павел и Егор пытались представить, как все было здесь при Петре. Тут их догнали повеселевший, подобревший Иван Данилович и Толик, а Петр продолжал вспоминать:
– А в Петербурге еще тяжельше было. Болото. Холодно. В густой жиже целый день стояли, сваи заколачивали. Так выматывались, что тело на храп сил не имело! Помню, однажды ночью вышел, они лежат, кто где, до землянки сил не хватило добраться. Лица мошкарой облеплены. Не сгоняют, не чуют – привыкли. У меня самого рожа была – еле глаза разлепить по утрам мог! А ты говоришь: «Как строили?» – Похлопал он по плечу Павла.
Егору этот жест дружеского расположения по отношению к Павлу очень не понравился. Он шел и думал, что бы такое сказать или спросить, чтобы Петр отметил и его.
– А что там, не шхуна ли? – заметил Петр видневшуюся постройку в форме корабля.
– Нет, Петр Алексеевич, это местный ресторан, – сказал Толик.
Он уже съездил туда, посмотрел, пока спутники музей осматривали. – Может, зайдем перекусим? – Все с надеждой посмотрели на как-то погрустневшего, ставшего серьезным Государя.
– Вам бы токмо брюхо набить! – проворчал Петр, но повернул к кораблю. – Что за штуковина? Не шхуна, ни бот, а так, черти что! – бубнил он, спускаясь по лестнице. – В трюме значит, питаться будем, как крысы корабельные.