Возвращение из Трапезунда

Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем.

Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся — нет ли там полицейского…

* * *

Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит…

Лидочка стояла вполоборота к нему, чтобы видеть, что происходит за окном. Когда в проходе показались Андрей и его конвоир, Лидочка подалась вперед, но, к счастью, Лев Иванович, который преодолевал сложное придаточное предложение, не заметил этого движения. «Ну, — шептала беззвучно Лидочка, — вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно». Андрей взглянул наверх, но окно было закрыто, и вряд ли он увидел Лиду. Рука его была в кармане. Рот полицейского открылся — он кричал что-то. Андрей обернулся к нему… что случилось? Неужели не действует машинка?

И в то же мгновение Андрей исчез.

Как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лидочке даже почудился хлопок воздуха, который устремился в оказавшееся пустым пространство.

Хоть Лидочка ждала этого мгновения, даже торопила его, страшилась, что оно не наступит, исчезновение Андрея было столь окончательным и сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна.

— Что случилось? — перебил сам себя Лев Иванович. — Ты слушаешь меня? Может, тебе лучше уйти? Пойди отдохни, скажи маме, чтобы дала тебе валерьянки, скажешь?

Лев Иванович повел Лидочку к двери и потому не слышал приглушенных стеклом криков полицейского. Что касается Тизенгаузена, то он тем более ничего не слышал, потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно прийти к Лидочке с искренними утешениями.

Тизенгаузен проводил Лидочку до выхода, посоветовал ей держаться молодцом, так как все образуется, и склонил, целуя ручку, слишком прямой пробор.

— Простите, — сказал он.

— Да? — Во взгляде Лидочки и напряженности ее фигуры читалось столь откровенное нетерпение, что Тизенгаузен только сказал:

— Желаю вам всего наилучшего.

Хотя собирался спросить, не играет ли Лидочка в лаун-теннис, которым он так увлекался.

Лидочка поспешила прочь по улице, хоть оснований теперь для спешки не было, Андрей, дай Бог, уже ждет ее в шестнадцатом году. Ноги сами бежали, и лиловый, обшитый по краю кружевом зонтик все время норовило вырвать встречным ветром.

Мать встретила Лидочку сразу десятью вопросами, и та ответила лишь:

— Все хорошо, мамочка, я тебе потом расскажу.

Она прошла к себе, закрыла дверь и осмотрелась…

Вроде все готово. Можно прощаться.

Сначала надо попрощаться с вещами, со стенами комнаты, с видом из окна, с беседкой в саду, с этим, особого цвета, небом 1914 года… Бог знает, какого цвета оно будет через два года.

— Как хорошо, — сказала себе Лидочка, — что Андрюша уплыл.

Она села за свой письменный стол и вытащила из сумки письма.

Мама постучала в дверь:

— Ты есть будешь? Ты ведь голодная убежала.

— А папа обедать придет? — спросила Лидочка, не открывая двери.

— Придет, обязательно придет. — Мать сразу осмелела и приоткрыла дверь. — А как Андрюша? Как он выглядит? Он очень осунулся?

— Ма-ма! — строго сказала Лидочка. — Я же просила.

Евдокия Матвеевна расстроилась и закрыла дверь с легким стуком, чтобы показать, насколько она недовольна бездушием дочери.

Первое письмо — для глаз следователя Вревского, хотя адресовано оно маме:

Дорогая мама!

Я сегодня была у Андрея. Положение его безвыходное. Следователю Вревскому удалось состряпать дело, в котором Андрей выглядит убийцей. Вревский намерен сгноить Андрюшу в тюрьме или отправить его на эшафот. Спасения нет. Как ты уже знаешь, дорогая мама, Андрею удалось бежать. Но и это не спасение. Его доброе имя погублено. Мы никогда не сможем жить с ним в мире и покое. Поэтому мы вместе добровольно решили уйти из этой жизни. Коли нет справедливости на этом свете, мы будем искать ее у Небесного престола. Не плачь, мама, не сердись на меня — другого выхода у нашей любви нет.

Прощай, твоя несчастная дочь Лидия.

P. S. В нашей смерти просим винить следователя Вревского. 15 октября 1914 г. Ялта.