Возвращение из Трапезунда

В сумке, той самой, с которой она выходила в город, нашлось место для всех документов Сергея Серафимовича и для ее маленьких драгоценностей — колечка, подаренного покойной бабушкой к шестнадцатилетию, и золотых часиков, которые дал папа к окончанию гимназии. Туда же она положила кожаный кошель с предметами туалета: мылом, зубной щеткой, ватой, кремом — всем, что может понадобиться немедленно. Потом, подумав, положила туда и жестяную коробочку с таблетками от кашля, бинтом и пластырем, в сумку еще вместилась фуфайка и теплые чулки. Вот вроде и все. Если не считать фотографии папы с мамой.

Теперь самое трудное:

— Мама, я пойду погуляю по набережной.

— Лидочка, ты сошла с ума! Разве сегодня погода для гуляния?

— Мамочка, у меня голова разламывается. Ты забыла, сколько у меня сегодня переживаний?

— Я все понимаю, но лучшее для тебя — лечь спать. Завтра проснешься со свежей головой.

— Мама, я полчасика погуляю и вернусь.

— Уже почти темно!

— Зато дождь кончился.

Дождь в самом деле перестал.

— Все равно возьми зонтик! — Мама, отступив с передовых позиций, решила заднюю линию не отдавать.

— Мама, ну зачем зонтик, если дождя нет?

— Или ты берешь зонтик, или ты никуда не идешь! — Мама билась, как спартанцы под Фермопилами.

— Ну ладно, ладно. — Лидочка зашла к себе в комнату. Теперь надо было действовать стремительно. Пока мама полагает, что она победила. Через две минуты она опомнится.

Сумка была заблаговременно привязана к длинной веревке. Лидочка мгновенно опустила ее через окно на мостовую — в это время никого на улице не было. Теперь письмо. Ни в коем случае нельзя оставлять его на столе — мама прочтет его через пять минут. Письмо должно быть в почтовом ящике. Отец вернется, проводив Льва Ивановича и погуляв по свежему воздуху, примерно через час. Он всегда, возвращаясь домой, открывает почтовый ящик.

Лидочка взяла зонтик, надела шляпку.

— Мамочка, — сказала она, — я пойду.

Евдокия Матвеевна окинула дочь подозрительным взглядом: но та даже сумочки не взяла. А мать знала, что ни одна воспитанная женщина не отправится в плавание без ридикюля.

— Только не задерживайся. Зонтик взяла?

— Ты же видишь!

И только не расплакаться, только не броситься маме на шею: мамочка, мамочка любимая, единственная, драгоценная! Мамочка, я не хочу от тебя уходить, я не хочу, чтобы ты плакала, мамочка, прости меня…

— Что с тобой? Ты идешь?

— Иду, мама.

Лидочка не осмелилась поцеловать маму, потому что глаза были настолько полны слез, что при прикосновении к маминой щеке слезы наверняка хлынут через край — и тогда все погибло.

Лидочка, считая про себя, чтобы не сбиться с шага, дошла до двери, открыла ее, не оглядываясь, не задерживаясь, захлопнула дверь, кинула письмо в щель почтового ящика, висевшего на двери, — все! Этим как бы отрезана прошлая жизнь.

Тук-тук-тук, знакомо проскрипели под ногами ступеньки. Бабах! — хлопнула притянутая пружиной парадная дверь.

Три шага вдоль стены, чтобы взять сумку, и вдоль же стены бегом, чтобы мама не успела выглянуть из окна, — это самый опасный момент. От поворота улицы Лидочка оглянулась — вроде бы успела.

С каждым шагом, отдалявшим ее от дома, Лидочка все более уходила в будущее, погружалась в мысли о том, что ей еще предстояло сделать.

Во-первых, пройти набережной за «Ореанду», спуститься к морю у края городского парка, к пляжу, где имеют обыкновение гулять по утрам немногочисленные обитатели небольших пансионатов.

Это путешествие заняло минут двадцать, и никто из знакомых, к счастью, не встретился. В парке фонари были совсем редкими, и между ними провалы густой темноты, пробегать которые было страшно. Даже не за себя страшно, а из-за Андрюши. Он очутится в шестнадцатом году, а ее нет. Он будет искать и не найдет, он начнет опрашивать, и ему скажут, что именно 15 октября 1914 года прекрасную юную девушку Лидию Иваницкую нашли зарезанной в городском парке, куда и днем девушки поодиночке теперь не ходят. И Андрюша содрогнется, считая, что виноват в ее гибели…

Лидочка так ясно представила себе картину Андрюшиного горя, что не заметила, как добежала до берега. Хоть октябрьский вечер был тих, море встретило ее усиливавшимся грохотом. Еще десять минут назад, когда она проходила мимо платана, волны накатывались на берег полого и без грохота. А пока Лидочка шла парком, разыгрался самый настоящий шторм — видно, море раскачивалось где-то у Турции, и волны побежали оттуда к Крыму. Шторм был злобным — гневливость его подчеркивалась безветрием. Небо было темно-серым, но сквозь облака прорывались желтые и оранжевые зловещие отблески. Само море казалось почти черным, а пена и брызги, вздымавшиеся, ударившись о гальку, были белыми, как привидения, и фосфоресцировали.