Возвращение из Трапезунда

— Вашингтону. Или лорду Байрону. Им бы сказать — у Англии есть линкоры, а у Турции янычары. Пускай греки и американцы живут как жили, иначе будет кровь и жертвы.

— В то время не было линкоров.

— Вот видишь, когда ответить нечего, придираются к мелочам.

— Но вас же мало! Среди татар почти нет политиков, адвокатов, ученых, наконец! Кто создаст цивилизованное государство?

— А зачем нам цивилизованное государство? У тебя и у меня совсем разное понимание цивилизации. Для меня мечеть — цивилизация, а для тебя церковь. Для тебя пристав — цивилизация и казаки — цивилизация, а для меня дворец в Бахчисарае и Коран.

— Ты тоже споришь не по существу. Оттого, что вы разрушите церкви, вы не станете умнее.

— А может, и не разрушим. В Турции есть церкви.

— А погромы армян — это цивилизация?

— А погромы евреев — это цивилизация?

Они почти кричали, а мотор авто рычал спокойно, ровно, и, когда наступила неловкая пауза, Андрей подумал, что за рулем сложной современной машины, которую он сам водить не умеет, сидит татарчонок, с которым они еще недавно дрались в гимназическом саду и который, может быть, прав, потому что если империя не выдержит этой войны и рухнет, то на развалинах ее, как на развалинах Римской империи, возникнут другие государства, большие и маленькие, которые почитают себя вправе быть независимыми и добьются этого права, а какое-то из них через пятьсот лет создаст новую, свою, скажем мордовскую, империю. Какое право у него, Берестова, волей судьбы жителя этой татарской страны, претендовать на владение этими темными горами, этими золотыми ноябрьскими лесами, этим крутым берегом? Но такое понимание и примирение с историей вызывало в самом же желание спорить и сопротивляться будущему, которое пугало, потому что никак не исходило из установленного и упорядоченного прошлого.

— У нас выгодное положение, — сказал Ахмет. Он копировал кого-то, своего наставника, вождя, который вложил в него эти слова и мысли. — Если перекопать перешеек за Джанкоем и восстановить крепость у Арабатской стрелки, Россия может кинуть против нас несколько дивизий, но они в Крым не прорвутся. Финнам никогда не добиться независимости — у них с Россией слишком большая общая граница — маленькому народу такую длинную границу не защитить. А мы, татары, всегда этим пользовались. Помнишь, как царица София посылала к нам своего любовника князя Гагарина?

— Голицына.

— Вот именно. Войско, обессиленное в степях, наталкивалось на Перекоп. Вот и конец похода.

— У вас все рассчитано.

— Мы думаем, — сказал Ахмет.

— А каковы планы Турции? — спросил Андрей.

— Турки — наши старшие братья, — ответил Ахмет. — Скоро Турция вступит в войну на стороне Германии. У меня точные сведения, прямо из Стамбула. И мы можем рассчитывать на помощь.

— Как же ты себе это представляешь? Десант на турецких броненосцах? Ты забыл о Черноморском флоте, который потопит все турецкие броненосцы за полчаса. Я думаю, для турок будет страшной глупостью вступать в войну. С их армией и флотом они тут же потеряют Карс и Трапезунд. И наши войска наконец-то снова прибьют щит к вратам Царьграда.

— Тебе с такими мыслями надо сидеть в окопах, — сказал Ахмет. Он рванул машину вперед, и она отчаянно завизжала шинами по гравию, чтобы не слететь под откос.

— Осторожнее, — сказал Андрей. — Татарская революция потеряет своего солдата!

— Турция не одна. За Турцией Германия. Ты об этом подумал?

— Честно говоря, мне сейчас обо всем об этом неинтересно думать. Российская империя, татарская империя, Чингисхан. А через два-три часа я увижу дом отчима. Мне даже страшно, честное слово.

Ахмет ответил не сразу. Дорога стала круче, и в наступившей темноте Ахмету приходилось внимательно смотреть вперед, чтобы не проскочить поворот.

— Ты, наверное, все-таки подозреваешь, что это сделали наши люди? — Ахмет все еще по инерции продолжал спор. — Чтобы купить бомбы…

— И кидать их в губернаторов, — докончил Андрей.

— Не в наших принципах заниматься грабежами. Наша партия серьезная. Если она станет якшаться с бандитами, мы потеряем моральное право говорить от имени народа.

— Чепуха, — сказал Андрей. — Все революционеры, как бы они ни вели себя, оправдывают свои дела любовью к народу.

— Русские — да! Татары — нет!

Стало холодно. Ветровое стекло не защищало от жгучего ветра, который бил сбоку, стараясь столкнуть машину с дороги. Андрей не взял впопыхах шинели — в Москве было еще тепло.

— Возьми на заднем сиденье кошму, — сказал Ахмет. — Накройся.

— А ты?

— У меня кожаная куртка, ее не продувает.

Андрей накрылся кошмой. Войлок, как щит, защищал от ветра. Сразу стало тепло.

— Я все равно ничего не понимаю, — сказал Андрей. — Мой отчим никому не мешал, жил небогато. Если у него и были деньги, то никому он их не показывал.

— Те, кто грабил, знали что искать.

— А может, они только подозревали? Может, они его пытали, чтобы он признался? И он признался.