Возвращение к любви

— В этом, товарищ председатель. Нынешней же осенью, — настойчиво проговорил Мога. — Из резервов, которые у вас есть. Мне ли вас учить!

— Максим Дмитриевич, — вставил Кэлиману, — решение будет найдено. Только бы Спеяну согласился.

Мога отошел к окну. Он верил слову Кэлиману, а потому не настаивал более. Широкая площадь перед зданием райкома была залита солнцем, которое теперь прилежно взбиралось по небосклону вверх. И в душе Максима было так же светло — со вчерашнего дня, когда вопрос о Нисторе Тэуту нашел такое удачное разрешение, а он, Максим Мога, по-настоящему вступил в права отца.

Александр Кэлиману обратился вдруг прямо к нему:

— Максим Дмитриевич, товарищ Софроняну просит дать ему три дня на размышление. Что скажете?

Мога слышал просьбу Софроняну и ждал, как и следовало, что ответит секретарь райкома. Поскольку же тот решил узнать его мнение, он отошел от окна и подошел к Симиону.

— Это уже добрый знак, — сказал он искренне. — Как вы решите, Симион Кириллович, так и будет. И все-таки надеюсь, что через три дня мы снова встретимся здесь. И к радости, которая согревает меня сейчас, прибавится и та радость, что вы будете среди нас.

И, хотя вначале такого намерения у него не было, Максим подробно рассказал вчерашнюю историю с Нистором Тэуту — встречу с Матеем, поведение Матея, свой разговор с Нистором.

— От души рад, Максим Дмитриевич, что этот деликатный вопрос благополучно разрешился, — тепло сказал Кэлиману. — Закон человеческой порядочности оказался сильнее, чем закон кровного родства. И эта порядочность привита юноше вами.

— Это у него от матери, Александр Степанович, — сказал Мога, все еще взволнованный.

— Это так. Но те прекрасные качества, которые ребенок впитывает с молоком матери, если не развивать их потом с любовью и умением, утрачиваются еще в зародыше. Ладно уж, — добавил Кэлиману, как всегда, когда хотел переменить разговор, — кто у нас еще остается? Драгомир Войку?

Симион Софроняну попросил разрешения уйти, надо было приготовить документы управления за минувшие годы для сдачи в архив.

— Разве Войку оставит статистику? Что-то не верится, — сказал Георге Карагеорге.

— Вызовем на бюро, утвердим, и нечего ему будет возразить, — заметила Лидия Грозя.

— Такое решение — самое легкое, — возразил Кэлиману.

— Войку действительно не хочет бросить статистику, — подтвердил Максим Мога. — Пока — не хочет. Я разговаривал с ним вчера. Можно, конечно, вызвать его на бюро. Но лучше оставить в покое. Знаете, как полощут новое полотно? В скольких водах? И сколько дней подряд? Зато и получается белым да прочным. Если люди, о которых идет речь, придут к нам завтра, послезавтра или через неделю и скажут «да», уверяю вас, это будут для нас самые надежные единомышленники и товарищи по работе.

— Хорошо, Максим Дмитриевич, — согласился Кэлиману. — Будем ждать. Хотя всю тяжесть дела вы уже давненько несете в одиночестве.

— Потерплю еще малость, — улыбнулся Мога.

— Не думаете о своем здоровье, Максим Дмитриевич, — упрекнула его вдруг Лидия Грозя. — О больнице-то уже забыли?

— Спасибо, Лидия Михайловна, за заботу! — ответил Мога, наклонив перед нею слегка голову. — Однако, за исключением Элеоноры Аркадьевны, сумевшей выкроить себе отпуск, все мы находимся в одинаковом положении. Таким, как мы, работничкам, как вам известно, удается отдохнуть разве что в конце или начале года, — усмехнулся Мога и устало махнул рукой: — Но оставим это… Меня беспокоит другое. Вы, конечно, знаете, какое положение сложилось на консервном, — бросил на собеседников беглый взгляд и продолжал более четко: — Считаю, что завод должен быть включен в состав нашего объединения. Ведь что получается? Виноград производим мы, и винзаводы принадлежат тоже нам. Овощи выращиваются тоже нами, но консервный завод подчиняется совсем другому ведомству… И таких примеров уйма. Какая польза от такой разобщенности? Над этим следует подумать, не так ли?

Александр Кэлиману покачал головой.

— Это что, домашнее задание? — спросил он после недолгого молчания.

— Пусть будет покамест так, — согласился Мога. — Но решать его придется, рано или поздно.

После того, как Максим удалился, несколько мгновений в кабинете стояла полная тишина. Оставшиеся отдыхали, как после трудной работы. Кэлиману по привычке рисовал карандашом шахматные фигуры. И не имел бы ничего против хорошей партии, чтобы расслабиться. Такое желание посещало его теперь чаще всего после встреч с Максимом Могой. Хотя оба и выглядели спокойными, каждая беседа с этим человеком держала его все время в напряжении, требовала неослабевающего внимания; Мога, казалось, навязывал ему свою волю, свое мнение, хотя на самом деле все было вовсе не так: просто Мога подавал ему мысль, предложение, предоставляя ему затем раскладывать их по косточкам, пережевывать, «обгладывать», — как он выразился сам недавно.