Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Кроме того, Пегги пришлось познакомиться с теми жесткими требованиями, которые предъявлял к сотрудникам главный редактор, а также выслушать его нелицеприятную критику. Он не только практически переписал всю статью, но и в весьма определенных выражениях указал на ошибки и плохой стиль. Это несколько поколебало было уверенность Пегги в себе, но Перкенсон считал, что у нее все возможности для того, чтобы стать умным газетчиком.

Следующее задание — интервью с местным ботаником-селекционером, озаглавленное «Ботаник-чародей творит здесь чудеса» и опубликованное 7 января 1923 года.

«Живет на Персиковой улице человек, — начиналась статья Пегги, — который может так воздействовать на клубнику, что ей будет нипочем даже морозная погода. Он держит в руке пучок этих дерзких растеньиц, усыпанных крупными красными и сочными ягодами, выросшими прямо под открытым небом, а не в теплице или оранжерее — при холодной январской погоде. И зимостойкая клубника не единственная вещь, которую может создать этот волшебник из мира растений. Он так глубоко постигает тайны Природы, что способен заставить обычные растения и деревья вести себя необычным образом.

Медицинской иглой для инъекций он вводит в растение таинственный раствор, заставляющий его забыть все «традиции предков». — Пегги продолжала описывать Иверсона Г. Ходкинса, волшебника из Атланты: —…маленький человек с добрым лицом, белыми усами и копной белых волос с прической а-ля Падеревский, которую венчал потрепанный котелок. Расстегнутая у ворота рубашка, похожая на матросскую робу, куртка и пара запачканных брюк составляли его костюм. Но с губ его слетали как безупречные английские слова, так и сбивающий с толку поток латинских названий его возлюбленных растений».

Перкенсон напечатал всю статью целиком — приблизительно три тысячи слов — сразу, как только она была написана, и отвел ей целую страницу в газете с фотографией джентльмена-волшебника в придачу.

Статья была подписана полным именем Пегги — «Маргарет Митчелл Апшоу». Ей было приятно видеть свое имя в газете, и тем не менее только по настоянию Джона она в ближайший понедельник утром отправилась к Перкенсону просить, чтобы ей выделили собственный стол в редакции и дали должность очеркиста. В итоге она получила и то, и другое, но прошло еще несколько месяцев, прежде чем ее зарплата поднялась до гордой отметки в 30 долларов в неделю, что все равно было меньше, чем у журналистов-мужчин из отделов спорта и новостей. Ей сразу же дали другое задание, но к тому времени она уже поняла, что ее подпись под статьями должна быть простой — «Пегги Митчелл». Именно так она и стала подписываться.

Ее новый стол стоял теперь у окна. Внизу, прямо под ним, проходили железнодорожные пути, и паровозы извергали густые облака сажи и дыма, из-за которых зимой ничего не было видно и дышать было трудно. Пегги быстро и метко окрестила редакцию «черной дырой Калькутты».

И стол, и стул Пегги в редакции были рассчитаны на более крупного человека, и пришлось вызывать дворника, который и отпилил по три дюйма от всех ножек. Стол Медоры Перкенсон стоял рядом справа, а отношения между обеими женщинами были прекрасными с их первой встречи. Медора, на несколько лет старше Пегги, темноволосая, круглолицая одаренная женщина, во многом поразительно напоминала Пегги ее мать, Мейбелл, — властными манерами, в которых некоторые усматривали замашки босса, незаурядными организаторскими способностями и социальной ответственностью, способностью быстро схватывать суть дела. Даже бывалые репортеры внутренне съеживались, встречаясь взглядом с Медорой, но Пегги она быстро взяла под свое покровительство в чем, надо признать, молодая женщина нуждалась недолго, поскольку оказалась способной в своей работе быстро стать наравне с мужчинами.

Эрскин Колдуэлл, как раз в то время работавший репортером в «Джорнэл», вспоминал, что выглядела Пегги «модной и элегантной, за исключением ее обуви — с застежкой из пуговиц и с большими толстыми каблуками, которые чертовски громко стучали при ходьбе». Сама Пегги тоже очень хорошо это сознавала и писала в письме Фрэнсис: «Я похожа на вешалку для шляп, поскольку из-за моей лодыжки вынуждена носить туфли с высокой шнуровкой, а потому что бы я ни надела — я все равно выгляжу ужасно».

Колдуэлл также вспоминает, что «была она достаточно бойкой и самоуверенной, чтобы получить прозвище «пузырь», но очеркисты не общались с людьми из отделов новостей или спорта, которые считались самыми привилегированными сотрудниками в газете.