Возвращение к звездам: фантастика и эвология

Достоинства индустриального общества — обилие пищи, доступность все более и более сложных и ценных товаров и услуг — неоспоримы. Но у этого общества есть два имманентно присущих ему недостатка. Во-первых, оно стимулирует сверхпотребление — и притом во всевозрастающем масштабе. Это связано с кредитным характером индустриальной экономики и вытекающей из этого неизбежностью ускоряющегося расширения рынков. Во-вторых, оно принципиально несправедливо. Промышленное общество поддерживает очень высокий в среднем стандарт потребления за счет прогрессирующего расслоения между богатыми и бедными — людьми, классами, странами, культурами. Надо сказать, что православие считает справедливость прерогативой дьявола (ибо Господу приличествует милосердие), но европейская традиция относится к этой философской категории очень серьезно: в сущности, на представлениях о справедливости построена вся логика нидерландской, английской и французской Великих революций, да и само понятие национального государства. И конечно, справедливость (понимаемая весьма убого) столетиями была основой народных чаяний.

Среди мировых религий адекватный проект справедливого общества выдвинул ислам, сформировавший представление о сообществе верующих (умме), связанном отношениями взаимного принятия и взаимной помощи. Интересно, что в логике ислама ссудный процент является отрицательным: раз Аллах дал тебе столько средств, что ты не тратишь их на поддержание своей жизни, а даешь их в долг, ты должен вернуть хотя бы часть «избытка» обществу. Но именно эта привлекательная идея закрыла перед исламскими странами возможность индустриального развития. В результате на целые столетия ислам превратился в религию «дважды угнетенных» — народных низов, испытывающих одновременно и феодальную, и фазовую эксплуатацию.

Марксизм, обобщивший идеи ранних социалистов и давший им твердую экономическую основу, стал индустриальным ответом на «вызов справедливости». Притягательность этого учения в том и состоит, что марксизм доводит аксиологию Великой французской революции до логического конца — за Дантона, за Робеспьера, даже за Эбера и Ру. При этом проектируется не очередная утопия, экономически несостоятельная и внутренне неустойчивая[13], а вполне жизнеспособное — притом индустриальное — государство. Можно даже сказать, что марксизм стал воплощением идеи индустриализации мира.

В сущности, «левая идея» очень проста. Существующая система власти должна быть свергнута, средства производства — обобществлены и переданы в руки народа, представителем которого является Государство. Политические институты этого государства основаны на демократии, причем подразумевается, что уровень грамотности избирателей не просто очень высок, а еще и представляет собой важнейшую задачу государства. Политической, военной и экономической основой государства являются промышленные рабочие, поэтому государство придавало особое значение развитию крупной индустрии, и прежде всего производству средств производства. Дальше шел обычный для «социальных» партий «джентльменский набор» из пенсионного обеспечения, сокращения армии и введения высокого налога на наследство.

Сразу же после рождения «левая идея» разделилась на два направления, скорее враждующих, чем соперничающих. Меньшинство четко следовало исходной модели К. Маркса, в рамках которой перераспределение средств производства в надлежащих масштабах могло произойти только революционным путем, то есть через механизм физической смены правящей элиты. Большинство же считало, что в условиях современного (речь идет о третьей четверти XIX столетия) демократического государства перераспределение средств производства может произойти легитимным путем: через победу социалистической партии на выборах и принятие парламентом соответствующего «социалистического» бюджета. Что же касается правящей элиты, то она постепенно трансформируется в «народную» через механизмы воспитания и образования. К рубежу веков вторая концепция выродилась в концепцию «малых дел», содержание которой четко выразил К. Каутский: «Конечная цель — ничто, движение — все».

По-видимому, обе стороны были неправы, но в позиции последовательных марксистов меньшинства благородного безумия было все-таки больше. По крайней мере, для меня, воспитывавшегося на материалах Теории решений изобретательских задач (ТРИЗа), прямо утверждающей, что компромисс обычно хуже, чем любая из альтернатив. Иными словами — либо настоящий «левый проект», либо настоящий «правый», но никак не тепленькая смесь между ними, предусматривающая коренные социальные преобразования, но ненасильственным путем и со всеобщего согласия.

«Ты — не горяч и не холоден? О, если бы ты был горяч! Но понеже ты не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих, — говорит Господь»[14].