Возвращение Каина

Он пока неосознанно начинал понимать одну простую вещь: то предназначение, исполняемое бабушкой Полиной, теперь ложилось на него как на старшего. И жизнь его превращалась не просто в жизнь молодого пенсионера; он становился главой семьи. Он чувствовал некий символ в том, что бабушка Полина умерла тут же, как только старший Ерашов приехал домой насовсем. И теперь многое зависит от него — как он станет поступать, как поведет себя, и всякое его слово должно быть не словом, а волей. Ведь как только бабушка Полина узнала, что Ерашовы живы и есть на белом свете, она тут же преобразилась, и в ее многочисленных письмах зазвучало не желание, не наставления и не просьбы — проявлялась ее воля. Правда, тогда старший Ерашов как бы делал поправку на старость, все «делил на шестнадцать», и необходимость исполнять ее требования пришла гораздо позже, когда он начал понимать разумность и простую мудрость волевых требований. Ну как было ему относиться к длинным рассуждениям старухи об офицерской чести, когда он с тринадцати лет что и делал, как слушал об этом наставления самых разных начальников? Но ведь именно от ее рассуждений начал понимать, что разговоры о чести — всего лишь идеология и чистая политика, что это понятие давно стало предметом спекуляции, а самой офицерской чести офицеров нет и о сохранении ее никто никогда не думает, если старший начальник может унизить подчиненного офицера, обложить матом, наорать, как на мальчишку, и никогда не быть наказанным за это. Даже обыкновенной пощечиной! Ведь она же, бабушка Полина, первая ему как бы дала самое верное наставление — не давайте унижать себя и не унижайте других. В этом и есть суть офицерской чести и вообще чести честного человека. А по ее понятиям, унижение — это все, начиная с мелкой подлости до предательства. Прикованная к постели старуха, далекая от современности и политики, как бы сделала выжимку из всего опыта прошлых поколений и принесла ему элементарные и вечные истины, давным-давно истертые на языках идеологов, расчлененные и упакованные в металлизированные мешки.

В первый отпуск, проведенный в родовом гнезде, возле бабушки Полины, этот необычный месяц не то чтобы перевернул сознание старшего Ерашова, а как бы высветлил его, насытил откровениями, которые в устах старухи звучали словно буквы азбуки. В то время добивали Советскую Армию и войну в Афганистане, как дети добивают змею — с отвращением и страхом. Каждая газетная статья или «покаяние» генерала-отставника размежевывали офицерское общество, но кто бы каких взглядов ни придерживался, все испытывали унижение и позор. Старший Ерашов не мог пожаловаться бабушке Полине и лишь однажды в сердцах обронил, что, если случится война, не за что будет воевать, никто не захочет идти на фронт и снова потребуются заградотряды с пулеметами либо тонны морфия, опиума и прочей «наркоты». И тут отставшая от жизни старуха пустилась в размышления, показавшиеся тогда примитивными. Мол-де во все времена русский солдат воевал за «Веру, Царя и Отечество». В этом триединстве сейчас нет лишь царя, и это значит есть еще за что воевать. Алексей начал было возражать и вдруг разгневил бабушку Полину: он ей показался твердолобым и бестолковым. По ее же мнению, вера сохранилась и существует. Как большой костер, затухая под дождем, обращается в единственную искру, скрытую под углями и пеплом, и может еще долго существовать, так и вера, в тяжкие времена грубого атеизма не исчезает, а концентрируется в единственном понятии-чувстве — любви. И пока есть любовь, пока ее испытывают дети к родителям и, наоборот, пока она в виде жалости и сострадания распространяется на близких, на нищих и убогих, на обиженных и обездоленных — вера будет жива, ибо любовь есть Бог. А об отечестве бабушка судила вообще очень просто. По ее представлению, отечество будет существовать и не исчезнет до тех пор, пока есть Пространство, заселенное народом и сам народ. Причем в понятие Пространства она вкладывала не территорию, обведенную границами, а некий космический ландшафт, на котором только и могут существовать русские люди. В иных местах они могут жить и поудобнее, и побогаче, но никогда не будут счастливы.

Оба дня, пока покойная бабушка Полина находилась дома, старший Ерашов нещадно мучил сыновей, не выпуская их ни на прогулки, ни на игры. Поначалу они маялись и невыносимо скучали, однако слезы, тихие, скорбные разговоры, ходьба на цыпочках возле гроба постепенно приобщали их к семейному горю Когда же приехал старенький священник — близкий бабушке Полине человек, и стал отпевать покойную по полному чину, дети присмирели окончательно и без одергиваний выстояли до конца. Они невольно жались к отцу и матери и вытягивали шеи: никогда не виданные хлопоты вокруг мертвой, воздаваемые ей почести, кажется, утверждали у сыновей впечатление, что эта старуха — какая‑то героиня и знаменитость.