Возвращение Каина

Аристарх Павлович долго еще сидел на парадном крыльце, тупо глядел перед собой, а в голове было темно и пусто, как в заброшенном ночном доме. И как обычно бывало в таких случаях, эта пустота начинала медленно наполняться возмущением и гневом. Ему хотелось взять кол, пойти разбить машину Безручкина и самого его размолотить в прах, но вместо этого он побежал к озеру и, раздевшись на ходу, нырнул с мостков. Вода на дне была ледяной, немели ноги, но холод не остужал головы. Тогда он наскоро оделся и пошел искать Валентину Ильинишну. Женщины делали обмер молодых посадок и переучет деревьев — уже месяца полтора в Дендрарии шла инвентаризация.

Валентина Ильинишна встретила его настороженно — видно, заметила возбуждение. И женщины переполошились:

— Что случилось?

Он засмеялся, чтобы скрыть гнетущее свое состояние, и пропел:

— Я по тебе скучал! Пойдем гулять?

Ей было приятно, однако до конца рабочего дня оставалось еще часа полтора. Женщины расценили это по-своему и замахали руками Валентине Ильинишне:

— Иди, Валечка! Все равно сегодня не закончить!

И когда они уходили, за спиной послышался легкий, приглушенный смех. Валентина Ильинишна погрозила кулачком, а Аристарху Павловичу сказала:

— Это они от зависти… Знаешь, как приятно!

Часа два они молча гуляли по самым глухим аллеям. Шли тихо, держались за руки, прижимались плечами друг к другу и переглядывались. В другой раз бы Аристарх Павлович испытал великое блаженство: не нужно было ни слов, ни каких-то поступков и действий. Однако сейчас ему было мало этого, чтобы заглушить тревогу, в присутствии Валентины Ильинишны еще больше нараставшую. Один-то он еще мог и доживать, доедать и донашивать свою жизнь, как старую и привычную рубаху, но теперь это было исключено, ибо в руках его была судьба Валентины Ильинишны. На нем лежала лишь мужчине понятная ответственность за ее будущее и за ее чудесное существование рядом с ним. Первая жена Аристарха Павловича была старше его, и как-то с самого начала жизни она поддерживала свое верховенство над мужем. Она не держала под каблуком, не давила на него своим опытом и женской прозорливостью; она позволяла ему подчинять себя, оставляла за мужем последнее слово, однако слово это незаметно и ненавязчиво сама вкладывала в его уста. Аристарх Павлович давным-давно раскусил этот прием жены и не противился ему. Может, потому они и прожили довольно мирно и счастливо. Несмотря на покладистый характер, Аристарх Павлович все время ощущал в себе желание проявить волю, и невостребованное это чувство лишь накапливалось в нем, словно он предугадывал еще одну жизнь и скапливал для нее силы.

И теперь его воля должна была быть спасительной в этой другой жизни. Именно на нее полагалась Валентина Ильинишна, доверяя ему полную власть над собой. Ему же было еще непривычно властвовать, и он ни разу не говорил волевого слова, боясь тем самым как-то ущемить либо поранить молодую жену. Ему все еще чудилось, что жизнь можно прожить так же, какой она виделась в мечтах: понимать друг друга без слов, держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Он никак не мог сломать в себе то, что годилось для юности, но никак не подходило к зрелой жизни.

Он даже был благодарен Безручкину, который ткнул его носом в надвигающийся каток жизненных перемен, и теперь Аристарх Павлович с необычной яркостью вдруг увидел окружающий мир. И разумно было сделать выбор: бежать от этого катка, прячась в воображаемой жизни, либо хладнокровно лечь под него и превратиться в след. Но он так же отчетливо понял, что не желает ни того ни другого; безвыходная же ситуация наливала его какой-то безрассудной упрямостью и жаждой противления. Он превращался в мужика себе на уме и хотел сейчас единственного — поскорее избавиться от тревоги, обливающей сердце, которая мешала ему проявить свою волю.

Вечером он усадил Валентину Ильинишну рядом с собой у камина и заявил:

— Как давно мы не пели с тобой. А давай-ка сегодня споем!

И не дожидаясь согласия, уперся взглядом в холодный каминный зев, сжал кулаки и запел:

— Гори, гори, моя звезда. Звезда любви, приветная!

Валентина Ильинишна лишь втянула голову в плечи: час уже был не ранний, а бас Аристарха Павловича, неожиданно густой и мощный, взбуравил стены. Он же откинул голову на спинку кресла и будто железный столб толкнул в потолок:

— Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!

Она подчинилась и подхватила, увлекаясь его страстью и силой. Он в ответ накрыл ладонью ее руку, сжал, и почудилось, будто вместе они подхватили неподъемную глыбу и вознесли вверх.

— Звезда любви, звезда волшебная, звезда прошедших лучших дней, ты будешь вечно незабвенная в душе измученной моей!