Возвращение капитана

Я никогда раньше не думала вот так о маме, и мне ужасно хотелось сказать ей что-нибудь по-взрослому хорошее. В особенности мне хотелось это сказать ей тогда, когда мама меняла полотенце. Моей голове, то есть шишке, сразу делалось прохладно и приятно. Но я знала точно — мама молчит, пока я молчу. Если же я заговорю, все равно о чем — о маминых волосах или о моей шишке, — мама немедленно опять начнет меня расспрашивать, кого это я искала вчера ночью в доме, и зачем это Марулька полезла в запрещенную башню, и зачем мне нужно было бежать по лестнице так быстро, да еще вопить по дороге… И я молчала. А потом даже притворилась, что уснула, даже стала похрапывать. Хотя это было ужасно — художественно храпеть, когда этого совсем не умеешь делать.

Но мама все равно ни разу не отошла от меня. Она еще долго сидела рядом, на стуле, и меня словно пытали, — ни пошевельнуться, ни почесаться, ни шишку пощупать.

Потом мама легла в постель, но еще долго не спала, все ворочалась и прислушивалась, как я дышу. Потом она все-таки уснула. А я лежала, не спала, и мне было грустно. Я сама не знаю, отчего это мне было так грустно и хотелось реветь. А тут еще эта шишка!

Глава IV. Предательство

Когда я проснулась утром и открыла глаза, то увидела возле себя Марульку. Она сидела там же, где вчера вечером сидела мама, в очень неудобной позе, вытянувшись в струнку, словно позади нее была пустота, а не спинка стула, на которую можно было опереться, и во все глаза смотрела на меня. Увидев, что я проснулась, она вся дернулась ко мне и спросила:

— Ну? Что?

— О чем ты? — спросила я очень холодно, не глядя на нее, — ведь про съеденный в Австралии автомобиль я ей уже давно сказала.

— Я о шишке, — ответила Марулька и добавила тут же, что моя мама уже ушла на работу и просила перед уходом ее, Марульку, выяснить, как я себя чувствую, и если плохо чувствую, то надо ей, Марульке, бежать к маме в редакцию и доложить об этом.

Я слушала ее и помаленьку набиралась злости.

— Слушай, Марулька, — сказала я сердито, когда злости во мне набралось достаточно, — у меня хоть и шишка, но я все-таки соображаю больше тебя. Разве ищут привидения с настольной лампой? У привидения глаза светятся поярче лампы. Разве не помнишь, как у нее, у той, в плаще, светились глаза?

Марулькина длинная шея еще больше вытянулась, и сама Марулька вся выпрямилась и вытянулась, словно боялась свалиться со стула.

И тут вдруг я увидела, что Марулька ревет. Нет, не ревет, а плачет, совсем как взрослый человек. Не всхлипывает, а слезы текут. Так плакала мама, не всхлипывая, когда два года назад Санька схватился за оборванный провод и его чуть не убило током. А вот чтобы так плакали девчонки, я никогда не видела.

— Нюня! — сказала я ей растерянно, потому что и в самом деле очень здорово растерялась. — Вот нюня!

Наверно, мне не нужно было говорить это сердито. Или не нужно было вообще этого говорить. Марулька подняла на меня глаза, и мне вдруг показалось, что я ужасно похожа на Фаинку Круглову, что у меня такие же длиннющие ресницы, а волосы покрашены синькой. Мне даже стало прохладно, словно на мне было надето кожаное платье, сшитое из краденой кожаной куртки… Я потом поняла, почему это мне показалось, — потому что Марулька смотрела на меня такими же в точности глазами, какими она часто смотрела на Фаинку, — холодными и даже злыми. И вдруг я поняла, что она что-то знает такое, чего я не знаю, и что она ничегошеньки мне не расскажет. Рассказала бы, может быть, несколько минут назад, до того, как я обозвала ее нюней, а теперь не расскажет.

Марулька встала, отодвинула стул в сторону и молча ушла к себе. А я осталась сидеть на постели со своей шишкой…

Мне было очень нехорошо. Марулька ушла, мама на работе, папино старое пальто утащил Санька во двор строить какую-то полярную станцию.

В окошко, в то самое, которое выходило на улицу и возле которого всегда останавливались прохожие во время дождя, было видно крышу нашей фабрики. Мне раньше всегда не нравилось, что эта крыша торчит перед глазами. Я не любила фабрик и вообще заводов, я любила замки с подземными ходами и бойницами, дворцы с башнями и подземельями, в которых спрятаны клады и бродят привидения. А теперь мне вдруг захотелось туда, поближе к фабрике. Там много людей — ходят, смеются, разговаривают…

Через полчаса я подкралась к Марулькиной двери и жалобным голосом сказала ей, что у меня очень болит шишка. Марулька отозвалась не сразу, но все-таки отозвалась — пообещала через пять минут сбегать за мамой. Тогда я попросила ее за мамой не бегать, а лучше поискать в аптечке, нет ли у них чего-нибудь от головной боли.

Через минуту Марулька открыла дверь, протянула мне на ладони таблетку и снова дверь закрыла. Таблетка была толстой, лиловой, похожей на отраву… Не хочет разговаривать — не надо! И так я два дня только и делаю, что перед ней унижаюсь и трушу, как будто бы это моя тетка явилась к нам привидением! Хватит! Пойду к Фаинке!