Теперь, когда возвратилась ночная тьма, Фродо сидел, уткнувшись лбом в колени, а руки его без сил лежали на земле и слабо подрагивали. Сэм следил за ним, пока ночь не укрыла их даже друг от друга. Он не знал, что сказать, и вернулся к собственным черным мыслям. У него-то все еще, несмотря на усталость, сохранилось немного сил. Без лембаса они давно уж лежали бы где-нибудь, умирая от голода. Лембас не убавлял желания как следует поесть, и мысли Сэма были полны грезами о самых обычных кушаньях, ему хотелось простого хлеба с мясом. И все-таки в путевом хлебе эльфов были качества, несвойственные другой еде. Он укреплял волю, давал силы выдержать любые испытания, управлять телом далеко за пределами возможностей любого смертного. Теперь необходимо было принять новое решение. Хоббиты не могли больше идти по дороге: она уходила на восток, в тень, а гора возвышалась справа, и пора было поворачивать к ней. Несмотря на то, что перед нею простирался обширный кусок дымящейся, бесплодной, засыпанной пеплом земли.
— Вода, вода! — бормотал Сэм. Он ограничивал себя, язык в пересохшем рту казался толстым и шершавым. И тем не менее, при всех его стараниях, воды у них оставалось очень мало, каких-нибудь полбутылки, а идти предстояло еще несколько дней. Вода уже давно кончилась бы, если бы они не осмелились идти по оркской дороге. Вдоль нее с большими интервалами были установлены цистерны, предназначенные для отрядов, спешно пересекавших безводные районы. В одной из них Сэм нашел немного воды, застоявшейся, грязной, однако пригодной для питья в их отчаянном положении. Но это было вчера. И никакой надежды отыскать еще хоть каплю.
Наконец, утомленный заботами, Сэм уснул, отложив решение на утро: больше он ничего не мог сделать. Сон и пробуждения мучительно чередовались. Он видел огоньки, похожие на жадные глаза, и ползущие темные фигуры, слышал голоса диких зверей и ужасные крики подвергаемых пыткам. Просыпаясь, встречал вокруг только черную пустоту. Однажды, когда пробудился окончательно, ему показалось, что он все еще видит бледные огоньки, похожие на глаза, но скоро они замигали и исчезли.
Ненавистная ночь отступала медленно и неохотно. Свет сменившего ее дня был совсем тусклым, ибо здесь, вблизи горы, воздух был затемнен и ночью и днем, пока от Башни Тьмы расползалась тень, которой окутал себя Саурон.
Фродо неподвижно лежал на спине. Сэм стоял рядом, не в силах заговорить, но зная, что слово за ним: он должен заставить хозяина напрячь волю для следующего усилия. Наконец, наклонившись и погладив Фродо по лбу, он проговорил ему на ухо:
— Проснитесь, хозяин. Время выступать.
Пробудившись, как от внезапного удара, Фродо вскочил и решительно посмотрел на юг. Но, увидев гору и окружающую ее пустыню, дрогнул.
— Я не вынесу этого, Сэм, — сказал он. — Это такая тяжесть, такая тяжесть...
Сэм заранее знал, что сказанное им не поможет, что слова его напрасны и лишь усугубляют страдание, но не мог удержаться.
— Так позвольте мне немного понести
Дикий огонь блеснул в глазах Фродо.
— Прочь! Не прикасайся ко мне! — закричал он. — Оно мое, сказано тебе! Убирайся! — Рука потянулась к мечу, но тут же голос его изменился. — Нет, нет, Сэм, — сказал он печально. — Ты должен понять. Моя это ноша и больше ничья. К тому же слишком поздно, Сэм, дорогой. Этим ты мне не поможешь. Я теперь в
Сэм кивнул.
— Понимаю, — сказал он. — Но есть кое-что еще, что мы в силах сделать. Почему бы не сбросить лишний груз? Мы идем прямо туда, — он указал на гору. — И незачем тащить на себе то, что нам больше не понадобится.
Фродо опять посмотрел на громадину Ородруина.
— Да, — сказал он, — нам немногое пригодится на этом пути, а в конце и вовсе ничего не понадобится.
Подняв оркский щит, он отбросил его в сторону, вслед за ним полетел и шлем. Скинув серый плащ, он развязал тяжелый пояс и дал ему упасть на землю, и с ним вместе упал меч в ножнах. Обрывки черного плаща он тоже снял и бросил.
— Больше я не орк, — воскликнул он, — и не возьму в руки оружия, ни грязного, ни прекрасного. Пускай берут меня, если сумеют!
Сэм тоже побросал вражеское снаряжение и вытряхнул все вещи из своего мешка. Каждая из них была ему дорога уже потому, что он нес их так далеко и с таким трудом. Тяжелее всего было расставаться с кухонной утварью. При одной мысли, что ее нужно бросить, слезы навернулись ему на глаза.
— Помните кролика, мастер Фродо? — спросил он. — И наш обед на теплом взгорье в стране капитана Фарамира в тот день, когда я увидел олифаунта?
— Боюсь, что нет, Сэм, — ответил Фродо. — Вернее, я знаю, что все это было, но словно не могу разглядеть. В памяти не осталось ни вкуса пищи, ни звука ветра, ни образа луны или звезд, ни представления о траве или цветах. Я — голый во тьме, Сэм, и никакой преграды между мной и Огненным Колесом. Даже наяву, с открытыми глазами, я вижу его, и все остальное блекнет.