Возвращение красоты

Потом из Барнаула они переехали в Новосибирск, да там и остались. В этом городе я и родилась 20 августа 1935 года.

Девчонка я была боевая, моторная. Не то чтобы чего, а так… пацанка. В куклы никогда не играла. Но зато с детства любила петь, голосок у меня был хороший, и еще… и еще у меня был такой самодельный театр игрушечный. Я его называла: театр «Счастье». Все там так красиво было, нарядно, празднично… просто загляденье… Мне, помню, и дедушка помогал фигурки вырезать, ну и платья там разные мастерили, наряды — с бабушкой, с мамой… Я вообще театр любила. И даже устраивала в этом своем игрушечном театре разные сцены… ну, как будто спектакли — для каждой «постановки» свои декорации, костюмы, мизансцены… что вы… все серьезно. Вот это, пожалуй, было единственное мое «девчачье» увлечение, а так все больше с мальчишками дружила… Сорванец такой, все правду-матку резала…

Ну вот… А потом — война… Мама специалист по бетону была, ну и пропадала сутками на заводе… У нас под Новосибирском прямо в поле развернули завод. Огроме-енный… Прямо на землю устанавливали бетонные подушки, а на них станки, от дождя натягивали брезентовый тент и — вперед! А рядом рабочие параллельно строили цеха. Работали на износ… Мальчишек помню, лет по четырнадцать. Один у станка стоит, а другой тут же — в ящике с ветошью отсыпается… грязный весь, чумазый, худой… Вот сменщик его работает, покуда на ногах стоять может. Какие там восемь часов, о чем вы… Жили на заводе! Когда уже стоять невмоготу — разбудит напарника, хлобысь на его место и уже спит как убитый. Ни тебе перерывов, ни перекуров… Женщина ходила с котелком: разбудит мальца, с ложки, как маленького, покормит и дальше идет, а тот уже спит. Страшно выматывались люди, особенно когда самые напряженные дни были на фронте… Но не дай Бог мальчишке у станка допустить брак! Могли тут же подойти НКВДшники и арестовать голодного, сонного паренька и увезти неизвестно куда. Я это видела своими глазами. Люди плакали, просили, но на чекистов это все не действовало. Страшные это были люди…

Ну а в феврале сорок третьего года закончилась Сталинградская битва, и, знаете, такой подъем был у всех… воодушевление… казалось — победа уже совсем скоро! И вот братья мои двоюродные — Петька и Коля, обоим по пятнадцать лет, решили сбежать на фронт… то есть не то чтобы на фронт; они решили: раз Сталинградская битва закончилась, значит теперь на фронте вроде как и без них обойдутся, а вот в партизаны податься или в разведчики — это дело другое… Ну мальчишки, что тут скажешь… И вот они надумали сбежать, а меня решили с собой прихватить в качестве переводчицы. У меня ведь бабушка — этническая немка, и я с детства немецкий знала наравне с русским…

Ну что… Без долгих сборов, как были… еды только кой-какой прихватили и все — удрали. Добрались до станции, забрались тайком на платформу с тюкованным сеном и… отправились воевать.

Ехали хорошо… Лето… тепло… Смастерили себе там в сене хибарку… Словом — не война, а войнушки… детский сад, честное слово. Да… Ну и доехали мы так до станции Котлубань… А там промзона повсюду, военные предприятия… как раз те, что работали на Сталинград, победу ковали… военизировано все. Помню, рельсы будто тянутся в каком-то яру, а по бокам бетонные стены с блиндажами, со штабами, с огневыми точками… Ну и что… на станции нас обнаружил патруль, снял с платформы и отвел в один из штабов.

Там, помню, довольно уютно было, мирно… какие-то связные постоянно приходили, отдыхали, кушали, сменяли друг друга… словом, прифронтовая жизнь, но относительно спокойная, размеренная… Принял нас какой-то комиссар, приветливый на удивление, все расспрашивал меня, кто я да откуда… косички мне даже заплетал, помню… такой симпатичный мужчина… Ну вот мы с ним общались, а тем временем привели пленного немца и еще принесли его портфель кожаный. Оказалось, этот немец — инженер, специалист по строительству мостов… А комиссар уже знал, что я по-немецки шпарю, и говорит: «Ну, ты пообщайся с ним, там — о доме, о семье расспроси… а я пока документы его посмотрю…».

Ну мы с этим немцем и разговорились. А он оказался не немец даже, а ингерманландец — это такая группа этническая: мужчины все белокурые, рослые красавцы с голубыми глазами… Раньше таких в гренадеры брали… Ну и этот тоже видный был, да и просто человек приятный. Христофером звали, как сейчас помню… Как-то мы с ним быстро разговорились… и уже через полчаса пели вместе «Лорелею» Гейне… Как-то он со мной, ребенком, общаясь, приободрился малость… подумал, может, что все обойдется.

А надо сказать, в это время от Берии было указание среди пленных немцев искать специалистов по ракетному делу… нам это сам комиссар рассказал еще раньше. И вот он документы этого немца просмотрел, отложил их и так мимоходом говорит: «Нет, этот нам не нужен, придется его расстрелять…».

А я как услышала — у меня аж сердце зашлось. Я к этому комиссару так и кинулась.

— Вы что, — говорю, — как это расстрелять? Пленных нельзя расстреливать…