Возвращение красоты

А святитель тогда был назначен главным хирургом Красноярского края, но в то же время оставался ссыльным и жил прямо-таки в нищете. Никакой зарплаты ему, естественно, не полагалось… пайков тоже, а жил он знаете где?.. Вот подошли мы с ним к госпиталю, а там одни ступени ведут наверх, в фойе, а другие вниз — в подвал, и возле этого спуска, как сейчас помню, звонок и табличка на стене: «Дворнику звонить здесь». То есть святитель жил в каморке дворника. Такая небольшая комнатушка, кровать, стол, стул, топчанчик еще был… иконы в углу, перед ними лампадка теплилась, а за окном… А за окном обратная сторона деревянных ступеней парадного входа… то есть, понимаете, у него окно было как раз под крыльцом… вот так он и жил.

Первое, что меня поразило, — это как почтительно к нему обратилась пожилая женщина, санитарка. Как я сейчас понимаю, она взяла у него благословение, а тогда меня просто потрясло, как она, сложив руки лодочкой, поцеловала руку святителя, а он перекрестил ее склоненную голову. Я такого в жизни не видела…

Потом Валентин Феликсович вымыл руки, надел чистый халат, который ему принесла эта женщина, водрузил на голову белый колпак… И таким святитель показался мне величественным и красивым, что и я попросила его меня благословить. Он обрадовался, обхватил мою голову, поцеловал, перекрестил. И знаете, точно светлее стало на свете!

Тем временем его поторопили, и он, повернувшись к санитарке, сказал: «Позаботьтесь, пожалуйста, о девочке, накормите ее, оденьте…».

И вот эта женщина повела меня в комнату, где было много полок с бельем и больничной одеждой. Там она выбрала халат поменьше, скроила по мне и стала его сметывать и строчить на машинке. А пока шила, все рассказывала, с кем меня свела судьба: «Валентин Феликсович — хирург от Бога. Он такие операции делает, которые никто не умеет делать: кости, суставы из осколков складывает, молитвы читает — и они срастаются. Знаешь, как его больные любят, — словами не передать!.. Да и мы все — врачи, санитары, медсестры — считаем его помощником Бога на земле».

Вот так я поселилась в госпитале и жила прямо в каморке у святителя Луки…

Он тогда много оперировал, жутко уставал, случалось часто, что и ночью поднимали его… но когда у него выдавалось время, он со мной много разговаривал. Жаль, я маленькая тогда была… ну восемь лет, что тут скажешь… Почти ничего не помню… Помню только, как мне хорошо с ним было… спокойно, радостно.

Все расспрашивал про маму, про папу… И вот я ему сказала как-то:

— А я с мамой не дружу…

Он так вздохнул и говорит:

— Ну, бывает…

Вообще, он не старался меня как-то специально «воспитывать». А вот про папу своего я рассказывала с восторгом. Папа у меня был начальником финотдела в Магаданском НКВД. Можете себе представить?.. Ну, я тогда не понимала, конечно, ничего и иногда говорила ему с гордостью:

— Папка, ты у меня чекист!

А у него лицо темнело тогда, глаза становились такие грустные-грустные, и он отвечал:

— Нет, маленькая, я не чекист, я бухгалтер…

Папа в Магадане работал, а мы жили в Новосибирске, и, конечно, я по папе скучала страшно. Вот это все я Валентину Феликсовичу и рассказывала…

Ну, вот так… Стала я обживаться в госпитале, что-то помогать по мелочам, но важничала ужасно… Что вы, такое дело нужное делаю, за ранеными ухаживаю… А кушали мы в каморке со святителем. Он в столовую не ходил, а ему приносили в подвал какую-то баланду… ну и мне заодно, и мы с ним кушали за одним столом, разговаривали… Здорово было… А еще он меня научил кровать застилать… по-солдатски. И вот я до сих пор кровать застилаю именно так, как меня научил святитель Лука. Забавно, правда?..

Как-то в субботу мы на бричке поехали на окраину города в Никольский храм, где святитель служил иногда, и он меня там окрестил. Сам мне крест на шею надел. Потом спохватился и говорит: «Нет, все равно этот крест с тебя снимут. Положи-ка ты его в кармашек и никому не показывай».

И знаете, я ведь этот крест сохранила… А недавно подарила его своему внуку как самое дорогое, что есть у меня в жизни.

Ну, вот так… Не помню, что мне святитель рассказывал перед крещением, но за несколько дней до этого он все спрашивал:

— Ну что, ты готова?.. Решилась?.. Точно хочешь окреститься?

А я-то что:

— Да. Да, конечно… Если вы хотите, Валентин Феликсович, то я хоть сейчас…

Очень я его полюбила… Как родного.

Еще я пела иногда для бойцов в палате. И вот раз пою, а дверь в коридор приоткрыта, и вижу — он идет мимо, остановился и стоит слушает, а потом все спрашивал:

— Ну когда мы уже с тобой сядем спокойно, и ты мне споешь…

А мне только того и надо.

— Да я, — говорю, — пожалуйста… Хоть сейчас!

Он смеется:

— Нет, Юлочка, сейчас некогда, а вот потом как-нибудь…

И действительно — уставал он страшно, спал урывками… Все время оперировал.

Вообще, время было тяжелое, трудное. И он меня все уговаривал, чтобы я маме написала. Не требовал, а именно уговаривал: «Ну что, ты маме не надумала написать? Нет?.. Жаль, очень жаль… Она ведь там переживает за тебя…».