Возвращение красоты

Ну вот… Так мы и жили, а потом, уже после войны, я вдруг заболела… знаете, слабость, температура повышенная постоянно. Словом, какой-то воспалительный процесс, а что конкретно — понять не могут. Заподозрили начальную стадию туберкулеза, и вот — решили мы всей семьей переехать в Крым.

Прилетели в Симферополь 22 октября 1948 года. И вот повезли меня «послушаться» у хорошего доктора… он в военном госпитале принимал, консультировал… на бульваре Франко, как сейчас помню. И вот — заводят меня в кабинет, и вдруг я вижу — Валентин Феликсович!.. В рясе, с панагией, с крестом архиерейским… все как положено… Я, знаете, чуть сознание не потеряла, просто онемела, стою как столб и не знаю, как себя вести… А он меня не узнает, да и не смотрит в лицо, чем-то занят своим, карточку, кажется, просматривал… Потом подзывает меня, берет стетоскоп и говорит: «Ну-ка подними маечку, я тебя послушаю…». И тут я вдруг застыдилась… ну, вы понимаете, мне уже почти тринадцать было, и я уперлась, вцепилась руками в майку и — ни в какую… А святитель так деликатно тогда говорит: «Ну хорошо… давай мы тебя со спинки тогда послушаем». Я майку подняла, он слушает и говорит: «Деточка, что ж ты напряженная такая… каменная вся?». А я чувствую, что сейчас в обморок упаду, и тут повернулась лицом, святитель на меня посмотрел и… точно искра какая-то пробежала — повернулся к столу, карточку взял. Прочел имя, фамилию и вдруг говорит таким голосом изменившимся:

— Юлочка… Это ты, что ли?!

Ну, меня тут прорвало — разревелась, бросилась к нему на шею, а он, представляете, сам расплакался, обнял меня, гладит по голове и приговаривает:

— Юлочка… девочка ты моя… Да что же ты… Как же тебе не стыдно… Мы ведь друзья с тобой… Войну прошли… Помнишь?

— Помню, помню…

А сама плачу…

Все опешили просто. Медсестра стоит, понять ничего не может… Потом объяснились… Все заохали, заахали… Вот так мы с Валентином Феликсовичем встретились снова, и потом я еще к нему приходила не раз туда, где он жил, — на Курчатова, общались много…

Вы знаете… я человек от Церкви далекий, ну что поделаешь… так уж меня воспитали… Но в Бога я верую, а Валентин Феликсович для меня… это, может быть, самый дорогой человек на свете. Я даже не знаю, как это вам объяснить!

И вот еще что… Мне бы поисповедоваться, отец Димитрий, причаститься… Я в храм не хожу, но чувствую, что надо бы. Так что я приду как-нибудь… Обязательно приду.

* * *

Через два дня Юлия Дмитриевна действительно пришла к нам на службу, поисповедовалась, а на следующий день — причастилась. Впервые за много лет.

Господи, молитвами святителя и исповедника Луки, помилуй нас!

ХРИСТОВО БЛАГОУХАНИЕ

Как-то я прочел в паломническом проспекте любопытную информацию о том, что на мощах святителя Луки ежегодно приходится менять стоптанные тапочки. Что сказать на это… может, где-нибудь и вправду такое событие имеет место, но только не у нас в Свято-Троицком монастыре. И мне подумалось… что за странное стремление прибавлять «от себя» хоть немного чудесинки, «приукрашивать» хоть маленько чужую святость… Зачем?.. Она ведь в этом не нуждается и сама украшает нашу жизнь без лишних фантазий… в том числе и явлением подлинных, дивных чудес.

Признаюсь, я никогда не сомневался в святости святителя Луки, слишком очевидно величие его веры и подвиг жизни, слишком явно действует через этого великого праведника Божественная благодать. Но вот что касается благоухания… Оно такое сильное, что распространяется далеко вокруг и ощущается не одним-двумя, а множеством людей, присутствующих в храме…

И я подозреваю, что не у меня одного возникал этот вопрос… не то чтобы крамольный, а… неудобный, неловкий, что ли. Ну вот благоухание это — оно чудесного происхождения или естественного? Вероятно, умащали благовонным составом мощи, и вот — запах не выветрился, хранится до сих пор. Что тут зазорного… ведь может же такое быть? Тем более что далеко не все мощи святых благоухают, и совсем не благоухание является определяющим, если можно так сказать, признаком святости.

Я пытался выяснить — умащали ли мощи святителя благовонным составом при обретении, но никто не мог мне сказать ничего вразумительного. Ладно, думал я, в конце концов, даже если умащали — не может же запах так долго сохраняться, он должен выветриться, потускнеть… Но ничего такого за шесть лет моего служения у мощей святителя не случилось. Напротив — благоухание временами становилось как будто сильнее, явственнее, особенно в моменты церковных торжеств, общей духовной радости.

Тогда я подумал, что, возможно, раз в год — когда мощи переоблачают — их умащают заново, но те священники, кто участвовали в переоблачении святителя, решительно меня заверили — никакими благоуханиями мощи не помазывают.