Возвращение красоты

Смотришь, смотришь… Постепенно все привычное отступает, гаснет, и ты наконец остаешься один на один со вселенной. Проникаешь в нее взглядом, уносишься сердцем все дальше и дальше… И вот в какой-то момент за мерцающей звездной пылью, за бесконечностью темной бездны тебе открывается иная жизнь… Ты узнаёшь ее вдруг, как будто вернулся в детство, в какой-то давным-давно позабытый, особенный миг, когда все было так пронзительно чисто! И этот миг для тебя превращается в вечность… Ты понимаешь отчетливо, что это и есть та самая жизнь, которой ты хотел жить всегда, только почему-то все время забывал об этом. Что-то искал еще… Забывал и мучался, как человек, забывший что-то очень важное и не помнящий даже что.

А тут вдруг вспоминаешь, и все то, что еще вчера волновало, баламутило душу, кажется теперь таким до обиды, до слез ничтожным, что чувствуешь себя просто скотиной! И жалеешь, конечно, об этом, но не теряешь нить, затаив дыхание, живешь той — самой главной, единственной жизнью, плывешь в ней, так реально, как вообще не бывает на свете, и хочешь остаться в ней навсегда и… засыпаешь с этим.

А утром, проснувшись и еще не осознав толком, где находишься, вдруг понимаешь, что счастлив и вчера случилось что-то такое хорошее, о чем обязательно нужно вспомнить. А когда вспоминаешь, то, зажмурившись на мгновение, хочешь только одного — не забыть, не забыть, не забыть!..

СЧАСТЬЕ

Говорят, плох тот христианин, который не мечтал быть монахом. Я плохой христианин, знаю точно… но монахом я все же мечтал быть, и как мечтал!..

* * *

Было у меня счастье. Было и есть: не растаяло, не растворилось во времени, не отошло в пределы туманных воспоминаний. Чудом каким-то живет и светит оно в ночи и плывет над днями, освещая дорогу домой… в вечность.

В начале лета 1992 года рыскал я по всему Мангупу, мыкался, как щенок слепой, искал себе место… для кельи. Вырубить задумал в скале, чтобы дышать, жить этим… Чем? И назвать-то еще не мог. Мангупом… Мангупом дышать хотел. Облазил все склоны, куртку истрепал в лохмотья, но нашел, что искал.

Сверху, по самому хребту мыса Чуфут-Чеарган-Бурун, вьется тропа. В сторону свернешь — не продерешься через заросли, да и куда продираться — обрывы кругом. Кому продираться? Некому. Стало быть, с глаз долой… С глаз долой, но к сердцу поближе, к безмолвному… Это по мне. Это-то мне и надо, вот и полез.

Наугад? Нет, другое здесь. Не гадала, знала душа, к чему стремилась, чего искала: вела, продиралась через путаницу ветвей. Вот и обрыв — залысина скалы, а дальше… страшно и заглядывать. Или нет… Что-то там есть еще… Уступчик как будто. Пристань… Пристанище?

Я осторожно, цепляясь за выбоины и корни, с колотящимся сердцем, нащупывая опору, спускаюсь вниз, на уступчик. Ну вот. Кажется, стою. Поворачиваюсь робко, озираюсь и понимаю: нашел!

Слева сосна поваленная, но живая; корнями в скалу вросла, крону над пропастью распушила зеленым облаком: хоть над бездной, но жить вопреки всему, во утверждение и на изумление всем. Справа «балкончик» мой потихоньку сходит на нет. За спиной стена, метра три вверх и вглубь — гора, толща известняка, которую мне предстоит перекроить, покорить, выбрать. Врубиться в нее, войти и остаться… чтобы своим… навеки. Так запечатлелось в душе по-младенчески крепко, безмысленно и безголосо. Так примечталось когда-то, почти привиделось.

И вот поселился я в монастыре «на Женском», неподалеку от родника. Монастырь, конечно, — пещеры одни, развалины, а «на Женском» потому, что корыто на роднике, — «женский» родник.

С утра пораньше шел за водой. Солнце веселое пробивалось через листву, качалось теплыми пятнами на замшелых камнях. Я, улыбаясь, шел, обходил столетние сосны, голову задирал: кружилась голова от высоты, от бирюзы сквозящей, льющейся узорным потоком. Белка сыпала шелухой, сойки перепархивали, пружинила нога в хвое. Через древнее караимское кладбище добирался до корыта, снимал футболку и, собравшись с духом, нырял: подставлял затылок и спину под ледяной упругий поток, обмирал от холода и восторга и хлопал, оплескивал себя руками, чтобы уж сразу, поскорее… проснуться! Вот так, хорошо!

Обсыхал до мурашек в прохладе утренней, напитанной томным запахом отцветающей бузины. Потом наполнял баклажку и, согреваясь на бойком ходу, возвращался в свою пещерку.

Захватив с собой соль и сухари, я возле самого монастыря, в приметном месте, начинал карабкаться по скале. У меня уже была проторена здесь тропинка. Вот тут, я знал, нужно за дубок зацепиться, подтянуться, вот эту ногу сюда поставить, за этот корень ухватиться и вы… брать… ся (ух!) на новый плацдарм.